Узнав, кто к ним пришел, опешили. У одного от растерянности молоток из руки выскользнул, больно ударив по ноге.

— Присядьте вот сюда, — пригласил второй, предложив табуретку. Сам спешно убрал со стола бутылку самогонки, вареную картошку, хлеб и лук.

Разговор о соседях–шоферах следователь начал осторожно. Но сержанты ответили сразу:

— Знаем. Один был родственником Женьки Киселева, второй — его напарник.

Случалось, выпивали вместе! Женька вместе с нами работал. Его за пьянку выгнали. Ну да теперь любой повод хорош, когда надо избавиться от человека!

— Мы им ничем не помогали! Да и как, если сами еле дышим! — указал один из сержантов на буханку хлеба и прочую скудную снедь, лежавшую в ящике.

— О Карпове? Конечно, слышали! Но его убили! Во умел жить! Ни жены, ни детей, имел квартиру в центре города! И отдыхал только за границей! Слышали, не знаю — правда или нет, что его омоновцы даже дома охраняли! Спросить: зачем? — рассмеялись оба.

— О коллекции? Конечно слышали! О ней весь город говорил. Самим видеть не довелось, но, по слухам, стоит она дорого! — подтвердил сержант, сидевший рядом.

— Вы знаете, где теперь находятся ваши соседи по даче? — спросил следователь.

— Они, как в городской газете писали, убили Карпова!

— После этого им удалось скрыться именно здесь, на даче! У вас под боком! — оглядел следователь обоих.

— Мы об убийстве узнали позже. А вот имена только два дня назад назвала газета, — не сморгнув ответил тот, который сидел напротив.

— Кажется, вас зовут Олегом? — уточнил следователь.

— Верно, так и есть.

— А вы — Федор?

— Да. Он самый! — подтвердил сержант, сидевший рядом.

— Давно работаете в милиции?

— По пятому году.

— Мы вместе пришли. В один день. До милиции — в армии служили. До армии — в деревне. Даже дома рядом.

— Выходит, не только земляки, а и давние друзья?

— Это верно! — подтвердил Олег.

— Семьи имеются? — спросил следователь.

— Конечно. Своих, деревенских привезли. Их мы с детства знали.

— Дети есть?

— У каждого по сыну, — ответил Федор за двоих, удивляясь, что следователь задает такие простые, обычные вопросы.

— Слышал я, что вам зарплату задерживают?

— Уже четыре месяца за спасибо работаем. Многие не выдержали, ушли из органов. Семьи обещаниями не накормишь.

— А вы как обходитесь?

— Родители помогают. Они в деревне живут. Хозяйство имеют: огороды, скотину, сады. Привозят нам в город. Так и держимся. Если б не это, не знаем, как выкрутились бы, — вздохнул Олег.

— Только ли за счет родителей? — прищурился следователь. И по спинам ребят побежал холод.

— Ваши соседи по даче в своих показаниях признали, что вы подтолкнули их расправиться с Карповым. Убедили, что милиция загружена работой и не станет заниматься расследованием этого дела.

— Мы не толкали на убийство. И не думали о таком. Был разговор о Карпове. Мы и высказали свое: мол, пора ему набить морду! Поприжать по–мужски. Да ведь они хотели к крутым, верней, лаже обратились. Но те деньги потребовали авансом за свою работу. Но крутые не просто тыздят. Они — душу вон, кишки — на телефон… Нечего им овечками прикидываться. Мы им советовали поговорить с Карповым, но не убивать! — понял Федор опасность.

— Ну а квартиру Карпова обокрасть, чтобы выкупить Киселева, вы тоже не советовали?

— Они жаловались, что им жрать нечего. Мы это сами видели. И впрямь, все с себя продали. На хлебе сидели. Мы им картошку, сало иногда давали. Жаль было. Они сами нас спрашивали, где подзаработать. Чтобы Женьку вытащить из изолятора! Может, по пьянке ляпнули лишнее, теперь не вспомнишь, шел разговор о Карпове или нет? — уклонился Олег от прямого ответа.

— Вы послали их в квартиру убитого, чтобы они нашли коллекцию монет и отдали вам, а деньги забрали себе. Вы им дали ключ от квартиры. Вернее — шаблонку. Она — вещественное доказательство вашей причастности в подстрекательстве и организации преступления, — суровел следователь.

— Все было так и не так! Не надо на нас взваливать лишнее. Мы действительно сказали, что Женьку убили за попытку к побегу. Нам охрана изолятора рассказала, как все случилось. Вернее — не нам, а на совещании — при всех. Мужики и загорелись: где им этих воров найти, чтобы за Женьку отплатить? — рассказывал Олег.

— Да, мы об этом в отделе рассказали. Нашим офицерам. Вначале нас так облаяли, пригрозили увольнениями за укрывательство преступников. Хотели тут же оперативку послать, чтобы взять обоих на даче Киселева. Но… Нашлась умная голова и среди наших офицеров. Он и посоветовал использовать ситуацию так, чтобы одним махом убить трех зайцев и с блеском закончить дело об убийстве Карпова, утерев нос всем… — рассказывал Федор.

— Каким же образом? — удивился следователь.

— Да очень просто. Поймать всех в одну ловушку И беглых воров, и убийц, и взять коллекцию! Ведь воры, сбежав из изолятора, сложа руки сидеть не станут. О коллекции и смерти Карпова, конечно, знали. Именно потому решились на побег, чтоб опередить всех на коллекции. Это дураку понятно. Так что поймать их можно было только на квартире покойного. Но зачем самим лоб подставлять и рисковать собою, когда можно было сделать все руками убийц Карпова, каких нам тоже надо было взять. Вот и разработали этот план. Все до мельчайших деталей обсудили. Дали нам шаблонку, велели следить за каждым шагом воров и убийц. В этой операции было задействовано не меньше десятка наших сотрудников. Мы запустили убийц. Ждали — вот–вот появятся воры. Но вместо них пришли чекисты и сорвали нам все, весь план. Они поставили свою машину так, что фартовые ее приметили сразу. А кто после этого сунется в клетку головой? Вот и получилось, что у многих умников — глупый результат объявился. Убийцы успели уйти в окно. Но воры в ту ночь не сунулись. Повторить это дело никто не захотел. Руководство ругало чекистов, что не согласовали свой план, а нам влетело по выговору. Только хотели накрыть своих соседей, чтобы хоть как–то очиститься в глазах начальства, чекисты и тут опередили нас.

— Откуда узнали, что наши сотрудники взяли соседей?

— Догадались! Да и кому они сдались? А ваши, к тому ж, конечно, заметили, что до них в квартире Карпова побывали. На кого подумали? Конечно, на убийц. Если бы наши сотрудники, они не стали б убегать, да еще через окно…

— Могли предположить, что это были воры, — не согласился следователь.

— Это мы или вы могли так подумать. Но не наши офицеры. Они знают, что воров врасплох не застать. Эти, идя на дело, всегда оставляют стремача. Он заранее предупредит об опасности. Чекисты не успели б выйти из машины, как фартовые убежали из квартиры, но не через окно. И шаблонку в скважине не оставили б, — усмехнулся Федор.

— А где они взяли бы шаблонку? — рассмеялся следователь и добавил: — Пришли бы за нею в милицию?

— Она им попросту не нужна. У них свои отмычки, они ими любой замок откроют. Уже потому, что дверь была открыта шаблонкой, любой наш сотрудник, даже не офицер, простой ефрейтор, мог бы сказать, что в квартире побывали не воры, а простая шпана, любители, — говорил Федор.

Следователь молча оценил неплохую осведомленность сержанта. И спросил, едва погасив уязвленное самолюбие:

— Однако вам в тот день все же не удалось взять коллекцию. Только позже?

— Вот этого я не знаю. Мы — маленькие люди. Нам начальство не докладывает. Что велено, то делаем. Дальше — нос не суем…

— Неужели лично вам никогда не хотелось увидеть столь нашумевшее сокровище, стоившее жизни человеку? — задал вопрос следователь, исподтишка наблюдая за сержантами.

— Знаете, у моей бабки еще от царских времен сохранилось несколько золотых десяток. Берегла их моя бабулька больше собственной жизни. Никому о них не говорила, не хвалилась, не показывала. Все про черный день берегла. Когда деда в тридцать седьмом репрессировали, весь дом на уши поставили чекисты, листовки искали, прокламации — против советской власти. Три обыска провели. А у нас в семье даже по слогам никто читать не умел. Но деда взяли, объявив провокатором, шпионом, врагом народа. И расстреляли… Но монеты не нашли. Потом — война случилась. Дом два раза горел. Один раз немцы подпалили, второй — партизаны. Все ж удавалось восстановить. И снова жили. Голодно, бедно, но не умерли. Бабка десятки сберегла. После войны, когда уже мать подрастать стала, вместе с братьями старый дом по бревну перебрали, расширили, обновили. Бабка и тогда молчала. Обложили деревню непосильными налогами. Пришлось не только корову, всех кур перерезать. Жили голодно, трудно. Но… десятки бабка хранила. Сколько бед пережито, сколько правителей сменилось, никто не сломал нашу старушку. Да вот… Настали нынешние времена… Три года назад умер мой отец. Надорвался. Нелегко ему пришлось в фермерах. Мать проработала всю жизнь в колхозе, на копеечную пенсию еле тянула. Вконец состарилась бабка. И вот как–то вечером приехал я к ним со своей семьей. Дай, думаю, помогу своим в поле управиться. А сынишка не выдержал, да и какой с него, пятилетнего, спрос, подошел к бабке. Она хлеб испекла и доставала его из печки. Мальчонка мой обнял ее за коленки и говорит: «Бабуля, дай хлеба! А то в животе скрипит. Помру, если не дашь!» Бабка ему каравай подвинула, да говорит: «Погоди, голубчик, чтоб простыл, тогда ешь, сколько хочешь». А сын спрашивает: «Это все мне? Правда? Тогда я насовсем у тебя останусь. Мне папка с мамкой никогда по стольку хлеба не дают. Все говорят, что и на завтра оставить надо. А мне так есть хочется…» Услышала бабка такое, полезла в чулан. Принесла царские десятки. Поделила поровну — мне и сестре. По четыре каждому. И сказала: «На черный день берегла их. Через все горести сохранила. Но разве есть лихо больше этого, чтоб дитё голодом мучилось, да еще при живых родителях? Возьмите. И кормите детву. Не считайте поеденное. Пусть хоть они горя не знают. Конечно, нынче это не деньги. Но все же подмога. А меня схороните попроще. Может, когда–то помянут меня, старую, дети малые словом добрым. То мне отрадно будет, что впрок им пошло». И велела все на детей пустить. Так мы и сделали… Не стали беречь. Помнили слово бабкино: не в золоте счастье. И никогда не тянуло нас купить украшения или дорогие вещи. По одежке протягивали ножки. Жили по своим средствам. Никому никогда не завидовали. Я и теперь могу уйти из квартиры, не закрывая двери на ключ. Соседу позавидовать не на что. А вор, глянув, лишь посмеется — украсть нечего. Зато и не дрожу ночами…