— Ладно, Федор! При такой бедности нашли на что дачу купить! — оборвал следователь.

— А я ее не покупал. Сам строил вместе с родней. Перевезли по бревну деревенский дом. Собрали на месте. Он и стоит. Чуть что подгнило, заменяю. Вот и участок отдачу дает…

— Как же мать осталась без дома?

— Почему? Я сестринский забрал. Она с матерью живет. На хозяйстве теперь работает. И меня зовут вернуться в деревню.

— А вы, Олег, тоже из деревни дом перевезли? — усмехнулся следователь недоверчиво.

— Нет! У меня другое. Жена ухаживала за старухой–соседкой. Та парализованной была.

Шесть лет… С ложки кормила ее, хотя у нее свой сын имелся. Да только не видел я его ни разу за все годы. Когда соседка умерла, телеграмму дали, чтобы приехал на похороны. Заявился через месяц. Квартиру продал, а дачу — жене оставил. В уплату за уход. Так и оформил по документам. Потому что если бы подарил, платили бы пошлину, да такую, что дача того не стоила. Мы не просили ее. Он сам так решил. Сказал, что не хочет жить в должниках. Так и досталась она мне — в память…

Следователь долго проверял сказанное, но сержанты не соврали ни в одном слове.

— Кто же все–таки взял коллекцию? Кто сумел украсть, обведя вокруг пальца не только воров, убийц, милицию, прокуратуру и самих чекистов? — думал следователь ночами. Он много раз побывал в квартире Карпова, но разгадку не находил. — Ну не могла она исчезнуть бесследно сама по себе?! Кто–то знал, где она была спрятана, — говорил он Соколову

И тот, вспомнив, сказал о любовнице Карпова и ее сыне.

— Они знали и видели. Хотя возможность маловероятна, проверить стоит, — подсказал Вадим, сомневаясь в собственном предположении еще и потому, что знал наверняка: женщина, сожительствовавшая с Карповым, оставила своего любовника задолго до его смерти и ни разу не навестила его, не звонила, не интересовалась им. Она опозорила своего сожителя на весь город, назвав его не только импотентом, а и негодяем, жлобом, пьяницей, пропащим человеком. После таких отзывов, а они, понятное дело, дошли до ушей Карпова, он ей не открывал бы двери и не стал бы восстанавливать прежние отношения. Ее сын, работавший с Карповым, перешел в другую фирму, как только мать рассталась с любовником. И никто никогда не видел его даже поблизости от дома Карпова.

Осведомительница, работавшая вместе с бывшей любовницей, была ее приятельницей. Частенько бывала в доме у Любови Ивановны. Хорошо знала о жизни своей подруги и говорила прямо:

— Ничего между ними нет. Разругались навсегда. Она о нем не хочет слышать.

— Из–за чего поссорились, сказала вам Любовь Ивановна? — спросил Соколов женщину.

— Естественно! Я весь этот разговор слышала своими ушами. Она попросила Карпова помочь ей купить для сына отдельную квартиру Раньше он обещал ей это. Когда Любовь Ивановна нашла подходящую и договорилась с хозяевами о цене, Карпов отказался помочь. Сказав ей, что на этот момент не в состоянии… Она и взбеленилась. Мол, ты же обещал! Там слово за слово. Начались насмешки, потом и до оскорблений дело дошло. Долго они поливали друг друга грязью, пока сын, не выдержав, дал отбой, сказав матери, что сам найдет недостающую сумму, взяв деньги в долг у своего приятеля. И верно. Этим же вечером принес деньги.

— У кого он их взял?

— Сказал, что у своего друга, с каким вместе служил еще в армии. Любовь Ивановна моментально успокоилась. Уже на другой день они начали оформление квартиры, а через месяц сын уехал туда. А Любовь Ивановна живет одна, обзавелась новыми любовниками.

— А как же с долгом? Сын его вернул? Или друг согласен ждать?

— Знаете, Любовь Ивановна человек предприимчивый. Она не умеет долго горевать. И моментально нашла двоих других сожителей.

— Двоих? Зачем же так много? В ее возрасте! — не поверил Соколов.

— Она не захотела больше влипнуть так, как с Карповым. И решила ни к кому не привыкать. Жить в свое удовольствие. Теперь это не предосудительно. Исходила из простой бабьей логики: двое любовников всегда лучше одного. Вдвое больше внимания, подарков и материальной поддержки. Вот и доит мужиков обоих сразу. Живет, как сыр в масле катается.

— Где она их отыскала?

— По объявлениям в газете. Их теперь полно. Читай, выбирай, кто понравится! Ей повезло! Оба семейные попались. Бизнесмены. На руку и супружество — не претендуют. Им она — на время. И ей удобно. Теперь женщины иначе живут. Не хотят стирать и готовить мужикам. Кому нужны лишние заботы. Их и так в жизни каждой хватило. В этих связях хлопот мало. Любовники сами обеспечат выпивку и закуску. А уж постель, подарки и помощь — гарантированы.

— Тьфу! Кобели! — сморщился тогда Вадим.

— Нет! Теперь их называют спонсорами. И считают самыми цивилизованными, добропорядочными людьми. Благодаря им ожила Любовь Ивановна. Она через месяц отдала сыну деньги, какие тот взял в долг на квартиру. А неделю назад купила ему иномарку! От Карпова она до конца жизни такого не получила бы. Жалеет, что столько лет на него угробила! Вы бы посмотрели, как она одевается, ест! Ее не беспокоит, дадут зарплату вовремя или нет. Ее обеспечат. Она в свои под шестьдесят счастливее молодых.

— Кто ж ее спонсоры? — заинтересовался Вадим, подумав, может, приклеился к старой бабе какой–нибудь фартовый и выдал себя за бизнесмена. Выведал про коллекцию и обчистил квартиру Карпова.

Но когда осведомительница назвала обоих, рухнула и эта надежда…

— Сын Любови Ивановны, Петенька, до чего хороший человек. Во всем мать слушается. Всегда советуется с нею. Вот она, когда поругалась с Карповым, велела сыну уволиться. Тот мигом заявление на стол и ключи от его квартиры в лицо ему швырнул. Оно и верно. Им с матерью хорошие люди попались. Грех жаловаться.

— О коллекции Любовь Ивановна говорила что–нибудь после того, как рассталась с Карповым?

— Недавно, когда узнала, что его убили, сказала: «Жадность фраера погубила! Небось, за монеты его расписали! Все копил, берег. А для чего? Мог бы жить красиво! Да не сумел. Теперь другим достанется либо государству отойдет. А он жил в дураках, таким и на тот свет ушел! Дебильный, недоразвитый кретин! Хорошо, что я с ним развязалась!»

Не только эта осведомительница, а и другие источники подтвердили, что семья Поповых воспряла материально еще до смерти Карпова. И с покойным были порваны отношения еще до смерти. Он тоже не звонил и не искал встреч и примирения с бывшей сожительницей.

…Петр Попов, по словам коллег, был человеком прижимистым и жил всегда одинаково. На работу или в гости появлялся в одном и том же сером костюме и старомодных полуботинках. Худой и низкорослый, он производил на всех неприятное впечатление голодного и злого человека, завистливого и жадного. Он ненавидел высоких и плотных людей, пышущих здоровьем мужиков. Ему казалось, что они оскорбляют его хилую природу своим присутствием. Он жгуче завидовал им. И всегда старался исподтишка напакостить, испортить настроение, погасить, хоть на время, улыбки и смех на их лицах.

Желчный, мстительный человечек держался вызывающе в окружении здоровяков, говоря, что малорослые люди гениальны, наделены талантом и недюжинными способностями, приводил в пример Наполеона, Сталина, Гитлера.

— Ну да ты у нас тоже на г…! Вот только рост пониже и говно пожиже! — смеялись над Петром сослуживцы–офицеры.

Он ядовито поджимал узкие серые губы, запоминая обиду, и, выждав момент, мстил.

А мстить он умел изощренно. Не раз за это бывал бит. Но едва проходили синяки и шишки на суслячьей рожице, Петька снова совал свой острый нос в чужие замочные скважины, в приоткрытые двери, заглядывал в окна к сослуживцам. Ему так хотелось узнать их секреты, подслушать, хоть краем уха, о чем шепчутся на кухне офицерши, чтобы потом сплести интригу, высмеять, испозорить тех, кто унижал его.

Сколько раз его хватали за шиворот и за грудки у чужих дверей и окон… Обливали помоями, отборным матом. Грозили свернуть шею, как курчонку. Ничего не помогало. Петька таким родился.