Уже ближе к вечеру отпустил участковый бомжа Андрея из сарая, велел идти домой и больше не промышлять витамины на огородах переселенцев. Ни у кого!

— В этот раз повезло — легким испугом отделался. Вдругорядь — башку свернут с резьбы и в задницу вместо свистка вставят. Или еще чего похлеще отчубучат, коль «утренняя гимнастика» проснется не ко времени.

Что и говорить, бежал Андрей домой, к своим, как побитый барбос. То и дело оглядывался, не гонится ли за ним Рахит в порванной юбке и с лифчиком на животе? Всякое видывал мужик, но такого даже по бухой — не доводилось…

Степаныч сразу понял, что Андрей не тот, кого он ищет. И все ж расспросил бомжа по всей строгости, как полагалось. Бомж, узнав, в чем его заподозрили, готов был выложить разом все, что ел еще год назад. Он клялся своею требухой, будто впервой влез в огород к переселенцу, а до того ни у кого не воровал. Весь вымазался в слезах и соплях.

Божился, что никогда не приставал к переселенкам, мол, бабы давно не интересуют его. А дубинку не брал в руки даже по пьянке. И если решился пожрать в огороде Рахита, то дождался бы пока Фариза смоется. Убивать иль бить бабу не в его натуре! Даже когда родную жену застал с хахалем, пальцем ее не тронул. Ушел молча, насовсем. С тех пор на бабье не оглядывается. Оно хуже сучьей своры в течке. А всех не перебьешь. Без огорода Рахита обещал обходиться. Тем более, что на дачных участках за городом выбор витаминов куда богаче, а риска попасть в руки хозяев — гораздо меньше.

Участковый знал, что теперь не только Андрей, но и другие бомжи не полезут в огороды переселенцев. А значит, недели две в Березняках будет тихо и можно сходить в ближайший выходной в лес или на рыбалку, отдохнуть вечером у костра, в палатке, пригласить с собою Георгия Казанцева. Вместе с ним подумать над делом. Может, согласится человек помочь Рогачеву? А коли нет, послушать его у костра. Посидеть рядом молча. Как давно мечтал о том, да все не складывалось. Зато теперь ничто и никто не должен помешать. Ведь о себе тоже надо хоть изредка подумать. Забыть ненадолго, что работаешь участковым, найти в себе обычного человека, пожалеть его, посочувствовать.

Словно подслушав мысли Костина, все мужики-переселенцы с самого утра уходили кто на покосы, кто в лес — заготавливать дрова на зиму. В семи дворах появились коровы. Мужики поневоле взялись за косы. С ними и Рахит. Он тоже привел в сарай большую рыжую корову. Вымя у нее едва не по земле волочилось. А зад был такой, что за ним все жители деревни могли бы спрятаться.

Конечно, не молодая скотина. Восьмой отел ей предстоял. Зато и недорого заплатили. А если телка появится, она и станет кормилицей. Так-то и порешили, чтоб долго деньги не копить. Вокруг этой коровы вся семья носилась. Ее каждый день мыли и чистили до блеска. Не только провожали и встречали, но и навещали на лугу.

Рахит теперь считался крепким хозяином. В его дворе копошились куры. За домом — в саду, стояли пять ульев. Возле сарая — дровяные поленницы под самую крышу. Дом перестал кособочиться. Выпрямился, будто избавился от назойливого радикулита. Крыша перестала протекать. Помогли мужики — покрыли ее новым рубероидом. И сразу в доме стало сухо и тепло.

Из окон часто слышался смех. Ожила, отогрелась семья. Привыкла душой к новому месту. Вон и Фариза целыми днями варенье на зиму варит. Из ягод и яблок, посаженных прежними хозяевами. Забыла женщина о том страшном дне и своем долгом страхе. Время стерло злую память. Беззаботно и весело катаются на качелях дети. Им легко и хорошо на новом месте.

И только участковый не знает покоя. Всякую ночь обходит деревню, слушает, смотрит, сторожит тишину. Она ему — награда…

Семен Степанович встал в это утро раньше обычного. Над деревней еще висел густой туман и солнце не успело прорваться сквозь мглу. Лишь беспокойные петухи хриплыми спросонья голосами будили хозяев, напоминая им, что новое утро уже на пороге.

Костин взял заготовленную с вечера сумку с едой, пару удочек, несколько пачек сигарет и тихо вышел из дома. За деревней, там, где тропинка ныряла в густой подлесок, его уже ожидал Жора. Казанцев, увидев участкового, встал с пенька, шагнул навстречу.

Семен Степанович вздрогнул:

— Я ж тебя за дремлющего лешака принял!

— Спасибо, что не за кикимору! А я тебя издалека услышал. Ты ж, Семка, столько лет проработал в милиции, а ходишь как грузчик. Никакой осторожности, легкости. Посмотри на себя. Живот впереди тебя на два квартала. Ноги, как загнанный мерин, не переставляешь — тащишь волоком. А ты насколько моложе меня! Эх, Степаныч! Забыл, когда стригся и брился! Скоро тебя деревенские козлы за своего примут, в стадо позовут, — подтрунивал бомж.

— Я зарос, ты завшивел! Весь исчесался, как барбос. Того и гляди, повалишься средь дороги в пыль, начнешь ногами уши чесать.

— Не вши тому виной. Аллергия. Вчера мужики разжились денатуратом в городе. До утра пили. А я его запах не переношу. Всю ночь рвало. Сыпь по всему телу пошла. Облаял их поголовно, паскудников, сказал, что в лес пойду лечиться от их вони. А зуд и впрямь допекает, — вздохнул бомж.

— Сейчас на речку придем, смоешь всю аллергию с себя, поедим, попьем чайку у костра, поговорим по душам, — Костин свернул на едва приметную тропинку.

— Не сюда! Пошли подальше от деревни. Этой дорогой наши бомжи к фермеру на работу ходят. А я не хочу, чтоб они нас с тобой вместе увидели. Рановато. Да и разговор к тебе имею. Не стоит посторонним это знать.

— Тогда давай за излучину. Но это километров пять. Осилишь или нет?

— Дойду, не беспокойся! — И пошел вперед. Они

шли гуськом, молча, пока не оказались на небольшой полянке у самой реки. Вокруг деревья сплошной стеной и тишина такая, что от нее в ушах звенело.

— Красивое место я выбрал? — усмехнулся Казанцев.

— Я и не предполагал, что ты так хорошо знаешь окрестность, — удивился Костин.

— Что поделаешь! Дабы не опуститься вконец, выдергивал себя из нынешнего бытия и уходил побродить в одиночестве, наедине с самим собой, чтоб не растерять в рутине остатки человеческого достоинства. Трудно их сохранить. А надо! — рассуждал Жора, собирая сухие ветки и сучья для костра.

Костин смастерил треногу, повесил на нее чайник с водой. Развернул пакеты с едой. Помог набрать хворосту. И, едва закипела вода, заварил чай, поставил его на горячие угли. А сам нырнул в реку, позвал Казанцева:

— Иди, ополоснись! Хороша водица!

Вскоре оба выскочили на берег, подживили костер. И, подсев к огню, ели жадно, как когда-то давным-давно.

— Давай, Жора, еще сыра поешь! Вон яйца. А картошку испечем. Я ее специально варить не стал. Печеная она вкуснее. Сало бери, — предлагал Казанцеву. Тот ел торопливо. Когда еще вот так повезет? Но вскоре насытился. И, налив чаю, пил его неспешно. Смотрел на игру огня, прикрыв глаза и, казалось, дремал.

— Слышал, как Рахит оплошал? — тихо спросил Костин.

— Нелепый случай. Нарвался мужик на изголодавшегося бомжа. Тот не только ударить бабу, собаку от себя отогнать не может. Андрюшка на подобные подвиги не способен. Куда ему? Правильно сделал, что отпустил его.

— Но кто-то ударил Фаризу. И все тот же метод — дубинка…

— Знаю, слышал. Но, честно говоря, сам к своим присматривался не раз. На пугал похожи, это верно! Но не на чертей. Даже пьяные бомжи не теряют вконец человечье обличье. Пойми, я не защищаю их. Они в том не нуждаются. Говорю, как профессионал. Да, скатились, опустились, но не растворились в грязи.

— Это я все понимаю, Жора. Но не хочешь же ты убедить меня, что на Фаризу напал кто-то из переселенцев? Все они в тот вечер были вместе, рядом со мной. Если не они и не бомжи, то кто? Ведь никого из чужих в тот день не было.

— Знаю. Сам голову ломал. Но из бомжей я знаю каждого. Жизни, судьбы искалечены вдрызг. И все же с чертом ничего общего нет.