Насколько бы иначе всё сложилось, если бы он или комитет узнали о моём прошлом!

Пока происходили все эти дебаты, меня, всё ещё в бессознательном состоянии, перенесли в таверну, где темнокожие женщины с обычной для них заботливостью и добротой привели меня в чувство. Вскоре меня навестил мой друг плантатор. Увидев, что состояние моего здоровья не позволяет мне немедленно двинуться в дальнейший путь, и считая, что пребывание в деревне, и особенно в таверне, где ещё не окончилась шумная попойка и слышались угрожающие крики пьяных, небезопасно для меня и вряд ли будет способствовать моему быстрому выздоровлению, мой новый друг настоял на том, чтобы я погостил у него. Я с радостью принял его приглашение. Пролежав несколько дней в постели, я почувствовал себя уже вполне окрепшим и здоровым.

Мой хозяин, не имевший, конечно, даже и отдалённого представления о том, почему мне была особенно близка судьба Томаса, приписывал интерес, проявленный мною к негру, главным образом опасениям, которые я мог испытывать за свою собственную участь. Он употребил всё своё красноречие, чтобы изгладить тяжёлое впечатление от всего, что я видел, и защитить репутацию южных штатов от слишком поспешных выводов, которые я могу сделать. Он честью клялся мне, что подобные происшествия — большая редкость, и говорил, что хотя время от времени народ, приведённый в негодование отвратительным поступком какого-нибудь негра, действительно может дойти до крайностей, свидетелем которых мне пришлось стать, всё-таки сожжение людей заживо — совершенно исключительное событие. Он может припомнить два или, самое большее, три таких случая, и они всегда бывали вызваны каким-нибудь неслыханным преступлением — убийством белого или насилием над белой женщиной. Он надеется, добавил он, что я буду достаточно разумен и не сочту возможным на этом основании отрицать права южных штатов занимать достойное место среди цивилизованных и христианских народов. Дело в том, что негры — необузданные дикари, и время от времени приходится прибегать к решительным мерам, чтобы внушить им должный страх.

В этот момент состояние моё было таково, что спорить мне было бы трудно. К тому же, как ни расположен был ко мне мой гостеприимный хозяин, я очень скоро у знал — да и сами обстоятельства нашей встречи с ним только подтверждали это, — что говорить с ним об ужасах и несправедливости рабства было делом совершенно бесполезным. Поэтому, вспомнив слова евангелия о том, что не следует метать бисера перед свиньями, я удовольствовался тем, что сказал, что существующий в Америке, которую я охотно готов был признать великой страной, обычай устраивать охоту на негров и сжигать их живьём совершенно несовместим с моими английскими понятиями о цивилизации и христианстве. В ответ на это хозяин дома только любезно улыбнулся, снисходительно развёл руками и, решив, видимо, показать, что мои еретические суждения в какой-то мере заслуживают оправдания, заметил, что предрассудки Джона Буля [43] в некоторых вещах просто необъяснимы.

Эти взаимные объяснения начались у нас вскоре же после того, как я поселился в доме плантатора. По-видимому, окончательно потеряв надежду убедить меня — так же, впрочем, как и я его, — он не стал больше говорить на эту тему, и весь остаток времени мы провели, беседуя о вещах, не имеющих к ней отношения.

Почувствовав себя настолько окрепшим, что я мог уже сесть на лошадь, я поторопился тронуться в путь. Прощаясь со мной, мой новый знакомый дружески мне посоветовал не высказывать, как он выразился, моих английских предрассудков.

— Если путешествуешь по Турции, — сказал он, сам не замечая, как нелестно в его устах звучит сравнение Южной Каролины с Турцией, — нужно вести себя как турки или по крайней мере предоставлять им действовать по-своему, не вмешиваясь в их жизнь и не делая по поводу её никаких замечаний.

Вскоре по прибытии в Чарлстон, куда я добрался без каких-либо приключений, о которых стоило бы рассказывать, я направился к негоцианту, на торговый дом которого у меня был аккредитив.

Войдя в таможню, я встретился там с одним иностранцем, в котором сразу же по говору и по манере держаться признал капитана торгового корабля. Он что-то объяснял владельцу фирмы с большой горячностью, видимо жалуясь на какие-то незаконные действия.

Из его слов я понял, что его корабль держал путь из Бостона в штате Массачусетс и направлялся в Гавану. Захваченный в пути жестоким штормом, корабль вынужден был зайти в чарлстонскую гавань для починки. Кроме повара, на корабле из восьми человек, составлявших команду, было ещё пятеро цветных. Они были родом из Массачусетса с мыса Код; все были отличными моряками.

Все эти цветные — на это, не скупясь на сильные выражения, и жаловался капитан — были сняты с корабля и отправлены в тюрьму. Он хотел узнать у чарлстонских купцов, которые, по всей видимости, были связаны с бостонскими владельцами корабля торговыми делами, каким способом он может добиться возмещения убытков, незаконно причинённых ему действиями чарлстонских властей, от которых пострадал он, а в ещё большей степени его экипаж.

— Насколько мне известно, в Чарлстон сегодня прибыл представитель Массачусетса, — произнёс негоциант, многозначительно подмигнув своему компаньону и весьма многозначительно взглянув затем на капитана. — Он прислан губернатором своего штата с тем, чтобы судебным порядком выяснить вопрос о заключении в тюрьму попадающих к нам в порт цветных моряков… Он остановился в гостинице, — добавил негоциант и назвал ту самую гостиницу, где остановился и я. — Не знаю только, застанете ли вы его там. Дело в том, что всем содержателям гостиниц запрещено предоставлять ему ночлег. Вам лучше обратиться к нему, и советую вам поспешить. Он один может помочь вам. Ваше дело как раз входит в круг его полномочий. Обсудите с ним, чем вам могут быть полезны здесь он сам и законы Соединённых Штатов и штата Массачусетс.

Слова эти были произнесены с иронией и ехидством, не ускользнувшими от меня. Но простодушный капитан принял всё сказанное ему за чистую монету и вышел, намереваясь немедленно разыскать представителя Массачусетса.

Приведя в порядок свои денежные расчёты с фирмой и выписав чеки на сумму, которая должна была покрыть расходы за обучение моего южнокаролинского protege, я счёл возможным осторожно осведомиться — является ли такой арест цветной команды торгового судна законным.

— Разумеется! — воскликнул мой собеседник. — Всех негров и прочих цветных, прибывающих сюда морем, сразу сажают в тюрьму и держат там до тех пор, пока корабль не будет готов к отплытию; только тогда их отпускают назад на корабль, взыскав с них плату за питание и расходы по содержанию тюрьмы и охраны.

— А если им нечем уплатить?

— Капитан платит за них: он ведь без своих матросов обойтись не может.

— А если он откажется платить?

— В таком случае этих людей продают с аукциона, чтобы покрыть убытки.

Я возмутился.

— Как! Вы продаёте с аукциона свободных людей, которых буря заставила укрыться в вашей гавани? — воскликнул я. — И вы сажаете их в тюрьму только за то, что они не белые?

В моём тоне было, по-видимому, нечто такое, что заставило чарлстонского торговца покраснеть. Он пытался оправдать существование этого закона, ссылаясь на большую опасность мятежа, который мог бы явиться последствием всякого общения свободных цветных людей, прибывших с Севера или из другой части Америки, с местными рабами. Эта опасность тем более страшна, что рабов в этих краях, и особенно в Чарлстоне, значительно больше, чем свободного населения.

— А что же это за доверенный штата Массачусетс, к которому вы направили капитана? — спросил я.

— Поймите же, — произнёс негоциант, презрительно усмехаясь, — бостонские судовладельцы, которым надоело платить за содержание их команд в тюрьме, внезапно воспылали нежными чувствами к правам негров. Если вам хочется чем-нибудь тронуть бостонца, ударьте его по карману! Так вот, они прислали сюда представителя, чтобы раз навсегда уладить это дело судебным порядком. Они утверждают, что Южная Каролина не Имеет права на основании своих собственных законов задерживать свободных граждан штата Массачусетс, не совершивших никакого преступления, и что предубеждение, с которым повсеместно принято относиться к цветным, само по себе не является ещё достаточным основанием для таких арестов.