Они говорили на сложном, неоднозначном языке.

Джонсону приходилось признавать, что «того-то и того-то» он, отнюдь, не имел в виду, и тогда адмирал соглашался с ним».

В августе следующего года адмирал Нимиц вновь отправился на восток. Он поехал на похороны Билла Хэлси, и остался в Арлингтоне у Кэтрин Ли и ее трех мальчиков. Кэптен Ли-младший тогда был в плавании. Во время этого поспешного визита Нимиц бы с удовольствием взял в адъютанты человека с опытом Билла Левертона. Но вместо этого департамент флота прислал ему на официальной машине молодого офицера, у которого не было ни умения шофера, ни таланта помощника: он даже не знал, как правильно проехать через Вашингтон.

В день похорон была ужасная жара, которую 74-летний Нимиц, привыкший к прохладной свежести Калифорнии, переносил с трудом. Он собирался утром съездить в Пентагон, но его помощник-водитель заблудился. Причем Пентагон было прекрасно видно, но они целый час искали дорогу к реке, чтобы повернуть оттуда к нему.

Ближе к полудню, Нимиц и его бестолковый помощник вернулись домой к Ли. «У нас нет времени на ленч, — сказал адмирал. — Мне нужно одеться». И он поспешил облачиться в парадную белую форму.

Помощник же, находясь в неудобном положении, спросил, можно ли ему переодеться в гостиной.

— Пожалуйста, — согласилась Кэйт.

Вскоре совсем изжарившийся адмирал спросил: «Дай мне, пожалуйста, пару носков из формы младшего». Он развернул ту пару, что принес: там была большая дырка на пятке.

— Вот черт возьми!. — выругалась Кэйт: — Младший не носил белую форму уже целую вечность.

В поисках носков она залезла на чердак. «Температура там, была, наверное, 100 градусов, — сказала она после, — Там можно было умереть, и времени у нас не было. В конце концов я нашла белые носки для парадной формы и отнесла их вниз».

Вскоре послышался жалобный голос помощника из гостиной: «Эй, нет ли у кого-нибудь английской булавки?» На воротнике его кителя недоставало крючка.

Кэйт в шоке смотрела мимо него, однако не могла не посочувствовать бедному парню. В конце концов она нашла ему булавку и попыталась приколоть на воротник. Но это было бесполезно, ткань была двухслойная и к тому же хорошо накрахмалена. Кэйт силой пыталась через доску приколоть булавку.

Адмирал появился в дверном проеме: «Что это вы тут делаете? — спросил он. Кэйт и помощник выкрикнули одновременно: — Мы пытаемся приколоть булавку через…»

«У нас нет времени на это, — буркнул адмирал: — Пошли, на тебя там все равно смотреть никого не будет!»

Нимиц и его молодой помощник, с полу расстегнутым воротником, пошли на похороны. Все, включая Кэйт, устали, покрылись потом, были полностью измождены жарой.

Вернулись они к середине дня, форма прилипала к телу и вообще была не в лучшем виде. Адмирал направился в комнату для гостей, высказав намерение принять душ.

Помощник стоял с виноватым выражением лица. Кэйт стало интересно, какую очередную глупость он сотворил.

— Не хотите холодного пива? — предложила она.

— О, с огромным удовольствием, — обрадовался помощник.

Как раз в этот момент адмирал вышел из гостевой в халате и с полотенцем через плечо, он повернулся к помощнику и спросил:

— А ты вообще женат?

— Да, сэр.

— Тогда твоей жене следует проверять твою морскую форму, — придрался адмирал.

Кэйт это совсем не понравилась, она рассердилась на отца:

— Ты, между прочим, тоже женат. Почему же твоя жена не проверила твои носки?

Позже Кэйт, рассказывая об этом помощнике, сказала:

— Ох, бедняга, мне было очень жаль его. Правда, должна признать, когда мой папа тоже выпил пива и охладился, он стал таким же приветливым, как и прежде. Я не помню, как звали его помощника, но, уверена это был самый темный день в его жизни.

Когда адмирал Нимиц с женой вернулись домой в Калифорнию после своей деятельности в ООН, они возобновили привычку каждую неделю посещать Симфонический оркестр Сан-Франциско. У них всегда были места в первом ряду, так как адмиралу очень нравилось наблюдать за музыкантами. Миссис Нимиц была членом попечительского совета Симфонического оркестра, поэтому они знали дирижера и многих музыкантов.

С возрастом любовь адмирала Нимица к классической музыке усилилась. Его любимым композитором был

Брамс, особенно его первая, вторая и четвертая симфония. Он все больше и больше ненавидел современную музыку, особенно музыкальные диссонансы.

Однажды, когда Нимицы сидели в концертном зале и собирались слушать музыку, Честер просмотрел программку и одобрительно заметил: «Это будет просто прекрасно!». Он прочел программку слишком быстро, поэтому решил, что первой будет исполняться вещь Роберта Шумана, композитора-классика, родившегося в 1810 г. Увы, им пришлось слушать произведение американского композитора, Вильяма Шумана, который родился ровно на сто лет позже и был до сих пор жив. Кэтрин, поняв, что ее муж ошибся, сказала себе, «О, это будет просто великолепно!»

Когда музыканты взяли свои инструменты, дирижер поднял палочку, и началась одна из самых диссонансных симфоний Вильяма Шумана. Адмирал выглядел озадаченно. Он нахмурил брови, взглянул на музыкантов и прочел программку еще раз, на этот раз внимательно, а после сидел мрачно и тихо. Когда симфония закончилась, он высказал Катрин все свои чувства, с отвращением произнеся одно слово: «Вильям!»

Этим вечером они обедали с дирижером и несколькими музыкантами. Миссис Нимиц описала реакцию мужа, и они разразились смехом. После этого на всех современных концертах, если кто-нибудь замечал Нимица, то передавал слово «Вильям!» шепотом ближайшим музыкантам, а они остальному оркестру.

Нимицы интересовались не только музыкальными и общественными событиями, но и спортом — профессиональным и любительским. Они и сами были причастны к спорту: Честер, пока мог, совершал длинные прогулки, но Катрин из-за артрита не сопровождала его. Зато она никогда не изменяла привычке плавать каждый день, и даже на свой 73-й день рождения проплыла свою привычную милю. Честер, наоборот, боялся, что плаванье ухудшит его слух, и без того неважный.

Честер больше всего любил совершать свои прогулки в Тилденпарке, раскинувшемся в холмах позади Беркли. Он предпочитал гулять, общаясь с кем-нибудь, но иногда ему составляла компанию лишь собака Дина, жесткошерстная такса, преемница Гиги, черного пуделя. Он гулял по холмистому парку, часто думая о нем как о своем собственном. Он думал посадить на нем клумбы желтых люпинов, растущих на побережье Тихого океана. Он привез семена с острова Буэна и посадил их по всей длине аллеи. В городе Беркли перед этой аллеей построили арку, где было написано: «Дорога Нимица».

В то же самое время власти назвали новое скоростное шоссе, проходящее через Окленд и Сан Хосе, «Шоссе Нимица». Адмирал был рад такому признанию, пока не увидел газетный заголовок: «Двойная смерть у Нимица».

До увольнения из корпуса морской пехоты в 1961 году его водителем был Козард. Для неофициальных поездок Нимиц поменял свой «Крайслер» на новый «Меркьюри» и иногда водил сам. Однако его вождение оставляло желать лучшего. Козард признался, что он лучший штурман, чем водитель: «Если он видел поворот, где можно врезаться в угол или поцарапаться, он всегда говорил, что лучше поехать по другой улице…»

Однажды адмирал ехал по одной крутой улице в Беркли, тормоз вдруг сломался, и он потерял контроль над машиной. Разгоняясь, машина проехала через две улицы, не задев ничего, а на третьей Нимиц наконец повернул машину и остановил. Потом он объяснял свое спасение не иначе как божественным вмешательством. Он сказал торжественно: «Сам Бог сидел рядом со мной в тот день».

Хотя глухота адмирала Нимица усугублялась с возрастом; он не утратил способности к общению во время встреч в небольших компаниях. Правда, на публичных собраниях и вечеринках с коктейлями он всегда недоумевал и жаловался: «Люди что-то бормочут». Поскольку он был неспособен поддерживать разговор при этих обстоятельствах, он приобрел склонность к длинным монологам.