— Хорошо, хорошо, — благодушно перебил Метеор. — Мы среди порядочных людей, пан доктор. Ты только послушай, что он говорит, Алюсь! — фамильярно обратился он к Вильге. — Дзидзяшевский, гинеколог, золотые руки, человек, которого обожают панночки из хороших семей, живёт на зарплату в поликлинике… Нужно написать об этом в «Шпильки». Лучшая шутка недели, разве нет?

— Заткнись, Метеор, — без тени улыбки посоветовал Вильга.

— Пан доктор, — вежливо обратился он к Дзидзяшевскому, — я вас понимаю. Эта машина вам не подходит, потому что некие злостные и придирчивые учреждения, скажем, такие, как финансовый отдел, который существует исключительно для того, чтобы усложнять жизнь людям с творческой инициативой и размахом, — так вот, эти учреждения могут сделать совсем неуместные выводы из факта приобретения вами такой прекрасной машины. Но есть способы этого избежать. Вы, как автомобилист, знаете, что самое ценное в машине. Значит, достаточно будет применить некоторые косметические меры, чтобы наш «гумбер», не утратив своих ценных качеств, приобрёл такой вид, что агенты налогового отдела заплачут слезами сочувствия, едва его увидят. Это будет стоить пять тысяч.

Врач глубоко задумался на несколько секунд, потом заявил:

— Пятьдесят пять вместе с косметикой, согласны?

— Что вы, пан! — резко дёрнулся Метеор.

— Шестьдесят, — коротко повторил Вильга.

— Не будем спорить из-за каких-то пяти тысяч, — сухо заметил врач. — Согласен.

— На когда это вам сделать, пан? — с холодной купеческой вежливостью спросил Вильга.

— Алюсь! — суетился Метеор. — Что ты творишь! Такая машина!

— Пожалуйста, ещё на этой неделе, — равнодушно проговорил доктор. — Только я не могу перевести деньги на ваш счёт. Получите наличными, хорошо? Не затруднит ли такая операция вашу бухгалтерию?

— Не очень затруднит, — так же вежливо ответил Вильга. — Как-нибудь уладим.

— Потому что, знаете, панове, — доктор неожиданно стал разговорчивым, — столько хлопот с этими деньгами. Вы знали Легабецкого? — обратился он к Метеору.

— Легаку? — с небрежной фамильярностью бросил Метеор. — Ещё бы не знать! Старый кореш. Ходили до войны в одну школу. Вместе получили аттестат зрелости в начале оккупации. Что с ним? Знаю, что денег у него, как ни у кого. Он всегда соображал на этот счёт, и к тому же везло ему здорово!

— Представьте себе, пан, — влип. По крайней мере, на несколько лет. Всё из-за денег.

— Как это? — удивился Метеор. — Ведь Легака — это признанная государством частная инициатива. Предприниматель в рамках всех уставов, патентов и правил.

— Вроде бы и так, — ответил доктор, — но его погубили деньги или, скорее, их излишек. Легабецкий начал свою карьеру сразу же после войны — производил зубной порошок. Казалось бы, несложная технология. Достаточно, как известно, иметь определённое количество мела, чтобы стать фабрикантом большого масштаба. Мы знаем также, что власти тогда имели собственные, достаточно серьёзные, заботы и не придавали особого значения проблеме зубного порошка. Но некоторые достижения Легабецкого показались им всё же настолько подозрительными, что однажды к этому поборнику гигиены явились несколько панов, ещё в военных, выгоревших на солнце мундирах, и конфисковали у него все запасы сырья. Выяснилось, что это даже не мел, а какой-то гораздо более дешёвый минерал. У посетителей было дело и лично к Легабецкому, но они не застали его дома.

Когда он снова появился в Варшаве, то был уже видным деятелем экономики и даже членом демократической партии. Легабецкий имел небольшую фабричку, где работало пятьдесят рабочих, согласно нормам, установленным для частной инициативы. С их помощью Легабецкий изготовлял ответственную деталь какого-то важного аппарата — гидравлического или измерительного. Он рассказывал мне, что аппарат состоит из семи основных частей, и каждую из них делают на отдельной фабрике с коллективом из пятидесяти рабочих. Никогда не говорил только одного: что все семь фабрик подпольно принадлежат ему, и есть ещё восьмая, где собирают эти части в единое целое.

Таким образом, у него работали четыреста рабочих и ещё семь официальных, хотя и фиктивных владельцев этих промышленных предприятий. Голова, да? Нужно иметь голову, чтобы в наших условиях сколотить такой концерн, верно? И поскользнуться на ровном месте! Представьте себе, он уже столько нахватал, что не знал, куда деть. И поэтому заказал большую цистерну из высококачественной меди, которую закопал у себя в саду, на Залесье. Из цистерны выходила труба, маленькое отверстие которой было старательно спрятано в траве, под яблоней. Легабецкий ходил туда по вечерам и каждую неделю бросал через трубу в цистерну золотые доллары, голландские гульдены и английские фунты. Кто-то подсмотрел, милиция выкопала цистерну; от золотой валюты добрались до восьми фабричек, и таким образом припаяли бедному Легабецкому двенадцать лет.

— Жаль человека, — буркнул Вильга. — Такой талант. Финансист.

Доктор обратился к Вильге:

— Буду у вас, панове, в конце недели. Привезу деньги. Ну и, конечно, приглашаю на традиционную рюмку. Вас, пан, тоже, — холодно бросил он Метеору.

— Очень благодарен, — вежливо, но, как всегда, деревянно ответил Вильга; он держался, как образцовый владелец образцового автомобильного салона.

Доктор Дзидзяшевский посмотрел на-него с явной симпатией.

Вильга выключил свет, и все направились к выходу. Во дворе их глаза, привыкшие к полумраку, с минуту ничего не видели. Этой минуты было достаточно, чтобы небольшая тёмная фигура человека, который внимательно наблюдал всю сцену и прислушивался к раз говору возле оливкового «гумбера», беззвучно спряталась за длинный кузов полуразобранного «кадиллака» старого типа.

Во дворе Вильга, Метеор и доктор обратили внимание на кучку механиков и рабочих, которые смеялись и шутили, столпившись вокруг чего-то так тесно, что не видно было даже объекта их шуток.

— До свидания, пан, — проговорил доктор.

— До свидания.

— Знаешь, Алюсь, — сообщил Метеор, — помчусь в контору. Меня дожидается председатель. Я воспользуюсь машиной: пан доктор меня подкинет. Хорошо, доктор?

— Ничего не поделаешь, — равнодушно согласился врач. — Но немедленно — я спешу.

Они попрощались, и Метеор с доктором направились к воротам. Вильга собирался подойти к механикам, но сверху донёсся голос Пацюка:

— Пан инженер, телефон!

Вильга поднялся по железной лестнице наверх, зашёл в контору и, не закрыв за собой дверь, взял трубку.

— Да, — ответил он через минуту. — Буду. С удовольствием. Прошу принять, пан председатель, мою благодарность. Ха-ха-ха, — тихо засмеялся он. — Форма? Да, для меня это очень важно. А сегодняшний вечер я считаю важной датой в истории общественной жизни нашей сферы. Банкет? Прекрасное название! Итак, сегодня вечером в «Крокодиле». Костюм — вечерний, правда? До свидания. Моё почтение.

Он положил трубку, взял со стола сигареты и вышел.

— Пан инженер, — подошёл к нему, Пацюк. — Там пришёл к вам какой-то пан.

Вильга вернулся в коридорчик. На стуле, у двери конторы, сидел маленький невзрачный человечек в тёмном, немного потёртом, очень старомодном костюме; между коленями он держал зонтик, на коленях лежала сброшенная с лысой головы шляпа-котелок; жёлтое лицо с выступающими скулами и длинным носом было, как у спящего, неподвижным и бесстрастным.

«Как я мог его не заметить», — задумался Вильга, но человечек был таким воплощением безликости, что тут не над чем было и размышлять.

— Вы ко мне, пан? — сухо спросил Вильга.

Человечек открыл глаза, тёмные, небольшие, но неожиданно полные жизни, поднялся и ласково усмехнулся.

— Да, — вежливо ответил он, — я насчёт ремонта. Моя машина стоит во дворе.

— Может, мы сойдём вниз? — слегка поклонился Вильга. — Я посмотрю машину.

Он был в превосходном настроении, что проявилось в безукоризненной корректности: удачная продажа смягчила его, приглашение на банкет польстило самолюбию, а этот удивительный человечек, словно выскочивший из какого-то водевиля, окончательно его развеселил.