Фигуры отделились от стен и окружили Мехцинского.

— Зачем так шуметь, пан Мориц? — прозвучал чей-то голос. — Всё сделано, мы ждём вас.

— Что сделано, Лолюсь? — немного приветливее спросил Мехцинский.

— Ваня и Бурас стоят уже внутри, — сообщил Лолюсь, почёсывая под мышкой. — Вот здесь тридцать билетов — получили по требованию, — добавил он, протягивая Мехцинскому небольшой рулон билетов и сложенный вчетверо листок бумаги.

— На это старое требование из Центрального управления торфоразработок ещё дают? — удивил Мехцинский. — Ну и ну…

— А теперь за работу! Кто сегодня будет немым?

— Я могу, — откликнулся прыщеватый подросток тяжёлым взглядом обведённых синими кругами глаз, — давно в это не играл.

— Только без фокусов, Чесек, хорошо? — предупредил Мехцинский. — Только без сверхпрограммных номеров. Не хочу никаких драк, слышишь?

— Хорошо! — ответил Чесек. — Не бойся.

Мехцинский раздал каждому билеты.

— Рассчитываться будем на второй базе. Ну, удачи! — Он махнул рукой.

……………………………………………………

Невысокие тёмные фигуры двинулись на улицу широкой цепью. Метров за десять от кинотеатра послышался навязчивый шёпот:

— Кому балкон? Кому партер? Кому, кому?..

Поредевшая толпа стала собираться вокруг тёмных фигур.

Здесь же, рядом с кинотеатром, стоял столб, оклеенный плакатами, объявлениями и афишами. У столба остановился Роберт Крушина, вполголоса читая афишу: «“Ушастик и Усатик” — инсценированная сказка о весёлых зайчиках — для детей от шести до двенадцати лет».

— Наверное, интересно, — заметил Крушина. Внезапно за поднятым воротником его нового плаща кто-то спросил шёпотом:

— Ты ко мне?

Роберт вздрогнул.

— Только без шуток, Мориц, хорошо? — бросил он через секунду с подчёркнутым спокойствием.

— Хорошо, — отозвался Мехцинский, улыбаясь с сознанием своего превосходства. — Чего ты хочешь?

— У меня дело. Скорее не у меня, а у Кудлатого.

Мехцинский ощутил какую-то боль в желудке, непонятную пустоту, что-то странное — волнение или страх. Неизвестно почему, он вдруг подумал о Ганке и сразу же — о повестке в суд.

— Пошли на вторую базу, — бросил он Крушине и направился в сторону Братской. За кинотеатром встретил одного из ребят — Бураса.

— Уже, — сказал Бурас, — всё пошло. Успех.

— Порядок, — кивнул головой Мехцинский. — Слушай, Бурас, станешь возле кинотеатра на стрёме. Ребята пока пусть не идут на вторую базу, даже если и спустят весь товар. Рассчитываться будем через полчаса.

— Порядок! — ответил Бурас и направился к воротам кинотеатра. Толпа уже разошлась, ни билетёра, ни милиционера не было — начинался последний сеанс. Бурас вытащил из кармана измятый «Спортивный огляд», развернул его и уселся на краю тротуара. Мехцинский и Крушина сделали несколько шагов в глубь улицы и свернули в какую-то нишу. Через минуту Бурас встал и картинно опёрся на решётку запертого магазина. С пристрастием истого болельщика он медленно, внимательно и со вкусом перечитывал информацию о деталях подготовки и тренировок знаменитой венгерской футбольной команды, овеянной славой побед, одержанных в последние годы.

— Вот кого бы увидеть! — вздохнул Бурас. — Если бы они сыграли в Варшаве! Вот это — настоящий футбол.

Он уже снова собирался углубиться в свою любимую газету, как вдруг почувствовал, что за ним следят. Чуть отвернув лист «Пшегльонда», он увидел перед собой невысокого юношу в тиковой куртке-«канадке», из-под которой выглядывал огромный бантик-бабочка, цвета изумруда с какао. Этот юноша с любопытством разглядывал Бураса.

Бурас опустил газету и ответил острым взглядом, давая понять, что готов к отпору. Однако этот взгляд не произвёл на юношу особого впечатления; он непринуждённо приблизился к Бурасу и спросил без особых церемоний:

— Ты! Знаешь Морица?

Бурас даже покраснел от негодования.

— Коллега, — ответил он с достоинством, — вы просто невоспитанны. — Затем добавил менее сдержанно: — Я с тобой свиней не пас, ты, хам!..

— Да ладно тебе, хорошо, — успокаивающе сказал парень с пёстрой бабочкой. — Морица знаешь?

— Пошёл вон! — буркнул Бурас. — А то как хвачу кирпичом…

— Как хочешь, — флегматично откликнулся юноша. — Будешь потом, сынок, иметь неприятности. И зачем они тебе?

Бурас задумался, затем старательно свернул газету и положил в карман.

— Подожди здесь, — бросил он, — если ты такой крутой… — и направился к воротам, за которыми исчезли Мехцинский с Крушиной.

Юноша с изумрудной бабочкой, так же точно, как Бурас, опёрся о решётку запертого магазина и стал грызть орешки. У его ног вскоре образовалась целая горка скорлупы. Через несколько минут под уличными фонарями появился Бурас и вежливо произнёс:

— Прошу вас, пан…

Он пошёл впереди. Юноша последовал за ним, держа руки в карманах, по дороге ловко сталкивая ногой скорлупу в кювет.

Бурас миновал одни ворота и вошёл в другие, рядом. Это была слабо освещённая арка со сводами, украшенными потрескавшимися красочными узорами, куски которых свисали в полумраке, как сталактиты. Здесь было множество вывесок и табличек, едва различимых в сумраке.

Когда Куба вслед за Бурасом вошёл во двор, оказалось, что там стоял только один дом с надстройкой со стороны улицы: в глубине двора возвышалось разрушенное каменное здание, давно сгоревшее и лишь частично отстроенное. В окнах немногочисленных комнат горел свет. С левой стороны низенькая ограда отделяла тесное пространство двора, за ним тянулись руины построек, разрушенных десять лет назад. Всюду было множество дорожек, проторённых среди осколков, сорняков и мусора. С левой стороны вдали виднелся большой универмаг на улице Братской; светились огоньки домов на улице Видок. Бурас легко вскочил на ограду, затем ловко спрыгнул на какую-то дорожку и нырнул в темноту. Юноша, следовавший за ним, обходил препятствия, чутьём угадывая их в темноте, — остатки стен, основания ступеней; он влезал на кучи битого кирпича и спускался в лабиринты разрушенных некогда бомбами фундаментов и подвалов. В мутных вечерних сумерках, в свете далёких уличных фонарей, он видел впереди спину своего проводника.

Внезапно Кубе пришло в голову, что Бурас кружит и петляет нарочно: они шли по узким коридорам не существовавших уже десять лет жилищ, карабкались на площадки поросших травой, покрытых плесенью лестниц и снова спускались в чёрные ямы, влезали в окна, за которыми ничего не было, пробирались через закоулки, где когда-то стояли ванны.

Похоже было, что всё это делалось для запугивания новичка. Однако юноша с пёстрой бабочкой не был новичком. Когда-то, много лет назад, он хорошо знал провалы и лабиринты варшавских руин и умел передвигаться в них, как ловкая, неуловимая щука в воде. Бурас про себя удивлялся, что не слышит позади Учащённого дыхания, которое свидетельствовало бы об усталости или, по крайней мере, о волнении его спутника. Вскоре он остановился.

— Ну смотри, пан, мы уже дошли… — В этих словах прозвучало что-то похожее на признание — мол, этот фраер позади — некто равный ему, свой, кого он, Бурас, лишь в первую минуту не распознал.

Они стали карабкаться на огромную насыпь из старого кирпича, скреплённого глиной. Отсюда четыре железные балки, образовавшие нечто, похожее на мост, вели прямо на второй этаж разрушенного пожаром флигеля.

Бурас и Куба прошли по балкам и неожиданно оказались в широкой чёрной штольне из обожжённого кирпича с отвесными, на вид неприступными стенами. Это было всё, что осталось от шестиэтажного дома, когда-то стоявшего на этом месте. Вдоль стен тянулся широкий дощатый помост.

Идя по нему в полумраке, Бурас и Куба в конце концов наткнулись на пробитое в стене отверстие, выходившее прямо на фантастическую лестничную клетку, которая начиналась со второго этажа. Здесь даже уцелели перила, но под ступенькой, на которую Куба поставил ногу, зияла чёрная пропасть. Это было самое опасное место пути, и юноша, окинув его взглядом знатока, невольно вздрогнул.