— Скоро мы с вами здорово позабавимся, капрал.

— Я не против, лейтенант.

Бедельман делает несколько липких шагов по винилу и, между двумя постерами, где на фоне зеленого леса застыли в неподвижном беге две немецкие овчарки, аккуратно открывает дверь, после чего присаживается на край стола. Со своего стула Алонсо теперь видит перед собой прямой пустой коридор, череду дверей, постеры на стенах, банкетки для ожидания, во всю длину до буквы Т в конце, откуда едва доносятся шорох шагов и треск неоновых ламп. Докурив сигарету, он гасит окурок. Бедельман сидит, закинув ногу на ногу, на краю стола спиной к коридору.

— Почему вы так говорите, лейтенант?

Бедельман не отвечает; ожидание затягивается.

Быстрые шаги приближаются с одного из невидимых концов буквы Т.

— Вот, капрал. Самый гнусный из журналюг идет сюда поругаться со мной.

И в самом деле, круто вывернув из-за угла, к кабинету капрала приближается элегантная фигура молодого журналиста из «АВС» дона Федерико Гарсия Гарсия. Бедельман так и сидит к нему спиной, не шелохнется.

— Buenas noches[28].

Голос журналиста почти ласков, но интонация решительна. Длинные светлые волосы смягчают суровые черты его лица, похожего на молодого Брамса. Бедельман не оборачивается.

— Добрый вечер, сеньор Гарсия. Могу я попросить вас выйти на минутку и закрыть дверь, мне надо закончить конфиденциальный разговор с моим подчиненным. Это ненадолго.

Федерико Гарсия проводит рукой по волосам и не двигается с места; он по-прежнему видит только затылок Бедельмана. С гневным вздохом журналист поворачивается, колеблется, не хлопнуть ли дверью, но, сдержавшись, закрывает ее аккуратно.

— Капрал, на нем коричневые ботинки, зеленые брюки и синий пуловер, не так ли?

— Пуловер и брюки — точно, вот ботинки не помню. А вы откуда знаете?

— Хороший сыщик знает все, капрал. Вам бы следовало заметить его ботинки, если вы хотите продвинуться по службе. Вы честолюбивы, капрал?

— Да нет, как все, лейтенант.

— Как все? И чего же хотят все честолюбцы? Дайте мне сигарету.

— Вы снова закурили?

— Да.

— Не знаю, ну и вопрос, хорошо жить, наверно.

— А вы живете хорошо?

— Да, ну, то есть хотелось бы, конечно, большего.

— Большего или лучшего?

— Ну и вопросы у вас.

— А дети у вас есть?

— Нет еще, мне пока рановато.

— Вам тридцать один год, капрал. А вашей жене?

— Тридцать три. Но мы только полтора года как женаты, а знакомы всего три, вы же понимаете.

— А сколько лет дону Федерико Гарсия Гарсия, вы знаете?

— Нет. Я бы сказал, примерно столько же, сколько мне.

— Меньше — двадцать восемь. А знаете, сколько он зарабатывает?

— Полагаю, больше, чем я.

— Больше, чем мы оба, вместе взятые и помноженные на два. У него четыре диплома, в том числе оксфордский, квартира в Саламанке, жилье в Париже, двухмачтовая яхта в Малаге и внебрачный ребенок от жительницы Мадрида, чью личность я еще не установил, которого он надеется никогда не встретить случайно на воскресной прогулке в парке Ретиро. Вы видели его вчера вечером по телевизору?

— Вчера вечером нас не было дома.

— Он выступал приглашенным экспертом в популярной программе. Этот парень знает все, я уверен, что он знает мою одежду так же хорошо, как я — его. А известно вам, чем отличается продажный легавый от модного журналиста?

— Нет.

— Нанимателем.

— Вы полегче, у меня жена журналистка.

— Я знаю, капрал, и не случайно вы не получали повышения уже два года.

— Вы… вы думаете, лейтенант? Клянусь вам, я ничего ей не рассказываю, так, текучку, что, уж и поговорить с женой нельзя?

— Конечно, можно. Но журналисты подслушивают за дверьми. Вот и все.

Бедельман поворачивает голову и смотрит на дверь. Ничего не происходит; ручка не шевелится, дверь закрыта. Капрал Алонсо, склонившись к своим скрещенным ногам, нервно оттягивает, отпускает, оттягивает, отпускает, оттягивает и отпускает резинку носков.

— Лейтенант, вы думаете, я должен остерегаться своей жены?

— Ну-ну. Любите вашу жену и делайте ей детей, пойте с утра и ставьте музыку вечером, будьте счастливы и живите спокойно, не беспокойтесь о том, что от вас не зависит. Полиция неблагодарна к вам; газета неблагодарна к ней. Занимайтесь своими делами, а заботы оставьте тем, кому за это платят. Оставьте в покое ваши носки: нервничать вредно. Знаете, в сущности, остерегаться — бессмысленно. Остерегаться — значит рассчитывать, но расчет это двустволка. А случайности жизни — автомат Калашникова. Силы неравны. Дайте мне еще сигарету.

Бедельман достает из кармана формы зажигалку.

— И оставьте наконец в покое ваш носок. — Понизив голос, он шепчет капралу: — Я удивляюсь терпению нашего доброго Гарсия. Потом, снова нормальным голосом: — Ну же, Гарсия, умейте проигрывать! Я расставил вам западню, вы в нее попались. Открывайте дверь, и посмеемся вместе!

Ничего не происходит.

— Вы открыли мою красную папку, вы прочли мою записочку о депутате-трансвестите, завсегдатае ночного клуба «Гула-Гула». Не говорите мне, что вы поверили, я вам не поверю.

Ручка резко поворачивается, но и на этот раз Федерико, сдержавшись, открывает дверь аккуратно.

Бедельман по-прежнему не оборачивается. Тон журналиста жесток, гневен и презрителен:

— Вы издеваетесь надо мной, Хосуа Бедельман Перес.

— Вы были правы насчет ботинок, — шепчет Алонсо лейтенанту.

Лейтенант:

— Кто там?

— Это он, он подслушивал за дверью, ясное дело, но я клянусь вам, что моя жена…

— Я вам верю, капрал.

Федерико продолжает:

— Депутат в заведении для трансвеститов грубая работа, очень грубая.

— Ах вот как, вы тоже в курсе?

— Да, я прочел вашу бумагу, тоже мне западня легавого, мелкая месть…

— Для меня не секрет, что вы регулярно лазаете по моим ящикам, достаточно раз в месяц читать «АВС», чтобы в этом убедиться. Но я хотел знать, настолько ли вы неопытны, чтобы делать это, когда солнце село, а штора поднята. Теперь я знаю. И вы тоже будете знать.

— Вы сами себя наказали, Бедельман. Бедельман Перес!

— Сколько презрения в вашем голосе, дон Федерико!

— Я не только прочел и поверил вашей писульке, я ее взял, она у меня в кармане, с вашим почерком. Вы, полагаю, не станете подавать жалобу на такую кражу. И это вы теперь в ответе за эту позорную информацию. Полицейская деза, агитация, католическая инквизиция, еврейская мафия. Бедельман Перес, вам пришлось покинуть Барселону, еще и полгода не прошло, и никто, имейте в виду, никто не поверил в повышение. После Мадрида куда вы отправитесь? В Бадахос, регулировать уличное движение и присматривать за цыганами?

— Я предпочел бы Севилью, там быки лучше.

Открывается левая дверь, положив конец обмену любезностями. Видна рука офицера, который жестом приглашает Летисию Ромеро покинуть кабинет, после чего дверь закрывается.

— Сеньорита Ромеро, разрешите представить вам Федерико Гарсия, журналиста из «АВС». Это мой друг, мы с ним тесно сотрудничаем.

Федерико, игнорируя лейтенанта и покоренный с первого взгляда особой, в которой соединились два решающих в его глазах качества — быть красавицей и посетительницей кабинета офицера, достает сигарету, рассеянно прикуривает от зажатой в ладони серебряной зажигалки, сжимает ягодицы, напрягает мышцы живота, выпячивает грудь, приглаживает рукой волосы и наконец протягивает руку — сигарета дымится между большим и указательным пальцами, — уже позабыв свой гнев:

— Очень рад, сеньорита, могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

Усталая Летисия тоже поправляет прическу и просит капрала вызвать ей такси.

— Позвольте, сеньорита, я как раз прощаюсь, могу я вас куда-нибудь подвезти?

— Да, в Оперу.

— Какое совпадение, меня там ждут!

— Действительно, — мрачно добавляет Бедельман, — скоро антракт. Дон Федерико бывает в Опере исключительно во время антракта.