«ты не дочитала, я знаю, но там и нет ничего о партии…», я перебиваю: «конечно, во всяком случае, не на первых пятнадцати страницах», он цокает, я отпускаю его руку и сажусь со своим апельсиновым чаем на его широкий помятый диван, он идет к письменному столу, открывает ящик и шарит в красных тетрадках, формата а5, брошюрки такие, кажется, у него их сотни, спустя какое-то время он находит две, они небольшие, он возвращается с ними и протягивает мне: серп и молот на обложке, обе из серии «марксистско-ленинистские издания по истории, политике, экономике и философии», одна из них — выпуск второй, и. в. Сталин: «партия», другая — несколько пообъемнее, е. м. ярославский: «чего требует партия от коммуниста», без вопросительного знака, выпуск шестнадцатый, «опубликовано в издательстве иностранных рабочих, москва 1936». я обещаю прочитать, и спрашиваю, могу ли приткнуться у него на ночь, он согласен, когда я звоню домой, трубку, к счастью, снимает мама, которая хоть и не прыгает от радости, когда слышит, что я не приду, но хотя бы оставляет свое мнение при себе, да и обоснование у меня тоже супер: «мне завтра рано в школу, а отсюда на тачке добираться быстрее, сама знаешь», иногда мне кажется, что если б я умерла, то мои родители сразу

ему не мешает, что я включила виву. попса в целом пользуется, так сказать, его недоверчивым уважением с тех пор, как я ему показала, что слово «коммунист» встречается в двух песнях «хит-попок» (папа), а именно в песне шерил кроу про солнце, где она в начале упоминает «ту friend the communist»[20], и у шакиры, где она уверяет своего возлюбленного: «for you i‘d move to a communist country»[21].

Константин не подсаживается ко мне, чтобы за просмотром рингтон-чартов ждать упоминания о господине Сталине или мсье ярославском, а опять идет к своему столу и над чем-то там работает, в то время как я сначала читаю книгу, подаренную любовником, потом книгу про аляску, где говорится о горах, которым люди по сей день не дали имен, потому что они туда редко ходят или просто не

наверх, чтобы в удобном, теплом

посреди ночи я просыпаюсь от того, что мне нужно в туалет, мне нездоровится, я вижу, что внизу еще горит свет, мерцающий, он тихо смотрит телевизор, иногда я не знаю, существую ли я вообще, может, он себе меня просто выдумал, чтоб ему не было так одиноко с его правильными взглядами, с его упрямством и мужеством. у меня все это тоже есть, любит он повторять, и мне кажется, для него это важнее, чем если б я любила читать Сталина, мои часы на запястье утверждают, будто сейчас полтретьего, в туалете я выясняю, что у меня наконец-то началось, с недельной задержкой, любовник может спать спокойно.

единственный известный мне страстный приверженец библии в случае христианских припадков и мелких нравоучений германа всегда производил на меня такое впечатление, будто он нашел того самого лицемера, читая библию, я теперь время от времени задаю вопросы яну и замечаю при этом, что правильнее обращаться к нему, чем к учителю религии раппу. потому что для этих людей библия просто литература; ян же читает ее, потому что состоит в секте, именно так, как нужно читать, если хочешь ее понять: как книгу, которая что-то знает и повелевает. не стану заходить настолько далеко, чтобы полагать, будто это Вы ее мне прислали, но радоваться-то я радуюсь, потому что

две женщины у передних дверей, с ребенком, одна из них — мать, она держит ребенка на животе, он закутан в моднявую инку для младенцев (в то время как в перу, откуда все это пошло, мерзнут и закутывают малышей в футболки, потому что национальная одежка стала слишком эксклюзивной).

мамаша дурачится с малышом, другая женщина звенит перед его пятачком связкой ключей с зеленым брелочком, тю-тю ой тю-тю. обе женщины в восторге от того, как это создание, которое еще даже думать не умеет, гипнотизируется безделушкой, как оно внимательно следит, без всякой мысли, добродушная машина рефлексов, у этой удручающей дрессировки даже нет цели, просто чистая радость от того, что можно направить интерес кого-то совсем слабого в нужное русло, в полуметре от них сидит одетый в парку душевнобольной и держит свою матерчатую сумку так, будто в ней вся его жизнь, он что-то бормочет себе под нос, то и дело умолкая, каждый раз, когда он снова начинает бормотать, он ненадолго закрывает глаза, будто ему сперва надо дозвониться до себя, или перезагрузиться, или зарегистрироваться при входе в сеть всеобщего мирового безумия.

у билетного автомата люди отпихивают друг друга в сторону, стремясь проштамповать билетик, никто не говорит ни «пожалуйста», ни «спасибо», — так вот оно в семь утра, а в час, когда я еду домой, все выглядит иначе, тогда некоторые, не все, чуть-чуть повежливее, — вероятно, те, у кого день только начинается, вообще, если дать человеку выспаться, он становится более цивилизованным. эта мысль что, тоже со штампом «материализм», который так нахваливает Константин? создайте более комфортные условия для жизни, и вы улучшите человечество; но разве это не та же дрессировка? где же свободная воля? а хрен тебе.

«эй», — говорит йенс; он поднимается по лестнице, мне навстречу.

«эй», — отвечаю я, а что еще скажешь? он скользит взглядом по моему серому шерстяному платью, чтоб я тут же вспомнила, как сильно он его всегда любил, это платье, но я вспоминать не хочу, и когда он останавливается и говорит: «придешь сегодня в “атлантик”?», я только издаю невнятный сожалеющий звук, из горла или из мертвого сердца, это ему понятно, улыбается, как отшитый, то есть: да ладно, порядок, и он идет дальше, мимо меня.

мой тайный приближается ко мне незаметно, когда я стою у стены и пью ананасовый сок. он говорит: «ты в порядке? чего такая убитая?»

«э-э, я да», бормочу, как-то смутно обидевшись, и тут же его успокаиваю: «кстати, хорошие новости, всё в порядке», он столбенеет и выгибает бровь.

«ну, в медицинском смысле, по циклам», меня бесит, что приходится объяснять, к тому же видно, что ему неловко и он бы с радостью откланялся, но я вдруг окончательно зверею, короче, делаю ему больно: «ну, тогда до пятницы, до следующей неофициальной встречи».

он кажется напуганным, и так как я не знаю, потому ли это, что его злость моя задела, или потому, что ему чудится, будто мелюзга на лестнице, болтающая в пределах слышимости о новых компьютерных игрушках, могла просечь, что я тут говорила, то есть так как я не знаю, боится ли он за меня, за нас или только за себя, то я его там же и оставляю и, уходя, покачиваю бедрами немного сильнее обычного, чтобы он видел мою задницу, в сером шерстяном платье, от которого йенс в таком восторге, не ну, правда, парни, это ж ведь

нет ничего веселого в том, что я узнаю из книги джин мэннинг и доктора ника бегича «angels don’t play this haarp. advances in tesla technology»[22]. Константин, правда, говорит, что ко всей части, посвященной николе тесле, следует относиться скептически и лучше бы мне сосредоточиться на том, что говорят свидетели обвинения, которых бегич и мэннинг опросили и цитируют, а не на теориях, которые они выдвигают, но бегич все-таки старший сын депутата конгресса аляски и некоей политактивистки, два раза был президентом главной ассоциации преподавателей аляски и ведомства анкориджа по воспитанию и уже выступал в качестве эксперта по вопросам окружающей среды и опасностей, связанных с haarp, по телевидению и в европейском парламенте, а госпожа мэннинг — журналистка, которая уже много лет занимается вопросами энергетики.

сторонники окружающей среды, охотники и чудаки, которые там живут, прежде всего боятся, что антенная решетка нарушит им мобильную связь с цивилизацией и друг с другом, вот такими банально практичными могут быть проблемы с