типа я поборола ее своей тупостью и вместе с тем обидела, типа она разочарована несостоявшимся поцелуем, она отворачивается, вытягивает левую руку, кладет ее на экран телевизора, аппарат включается.

снег, пепел и муравьи кружатся за стеклом, маленькие динамики молчат, «у старого короля три дочери, он зовет их к себе», говорит наниди, звучит так, будто она во сне разговаривает, «потому что хочет, как он говорит, переложить ярмо забот со своих дряхлых плеч на молодые, — он спрашивает дочерей, так как он ныне отрекается от правления, земель и дел государственных, какая из них любит его больше остальных, чтобы принести ей самый щедрый дар».

откуда-то я это знаю, сказка, что ли? я ничего не говорю, мне, собственно, стыдно, она растопыривает пальцы, лежащие на снежном экране, и говорит: «регана и гонерилья дают тактически верные ответы, корделия, самая драгоценная, слишком скромна, кротка, слишком… ah, the heck with it»[86], она медленно перемещает ладонь из центра в правый верхний угол экрана, потом в левый нижний, я слежу за движением и метелью электронов как загипнотизированная: как это возможно? кончики ее пальцев рисуют линии в этом урагане, волнистые, округлые, будто они окунулись в сугроб частиц, в катодно-лучевую трубку заэкранья.

«заструги», говорит наниди и пытливо смотрит на меня из-под тяжелых век, может, мне если не «лир», то хоть это о чем-нибудь скажет, я же только облизываю нижнюю губу, совершенно сконфуженная, она продолжает расчесывать виртуальные хлопья тонкими пальцами — у меня тоже такие красивые? я спрашиваю: «кто это, заструги?»

«не кто. что. снег… когда сходятся ветер и стужа, когда возникают рифленые пласты, на поверхности, в пороше… как здесь».

«линии тока, борозды».

«верно», говорит она и сжимает нежную ладонь в кулак. экран гаснет.

«чего ты… зачем ты здесь?»

«я хочу предостеречь тебя», говорит она и плывет мимо меня к двери, мне хочется остановить ее, но непонятная робость сковывает движение моей руки, так что она без труда ускользает.

«от чего?»

«от того, чтобы ты… don’t think that[87]… ты не должна, э-э…? доверяться? передаваться? своему дедушке, ну ты знаешь…»

я издаю хриплый короткий смешок: «ну здорово, я знаю… да я вообще ничего не знаю, только это и понятно».

«ты просто не хочешь знать, ты хочешь забыть, это было давно, но… он только посланец, он только… он твой провожатый, примерно так, а не ты его провожатая. you shouldn’t…[88] подожди, скоро сама увидишь, будь осторожна».

«мне не доверять Константину?»

«не доверяй ему больше, чем генерал доверяет солдату. он тебе не указ».

«сорри, но эти твои прорицания…»

«со временем ты все поймешь, когда будешь готова», говорит она, и молниеносно наклонившись вперед, целует меня в щеку.

я стою как поглощенная вакуумом, она кладет руку, которой еще недавно колдовала, на дверную ручку, я говорю: «этот… лир, отец этих… это Константин,

да?»

теперь смеется наниди: «oh boy, oh dear, no. твой… наш отец был… у него были яйца из стали, в мошонке из железа».

«кто…»

«мне надо идти, до скорого, и прошу, stop your… перестань, короче».

«что перестать?» «обманывать саму себя».

она закрывает тяжелую дверь совсем тихо, снаружи, так что ни одна живая душа на этаже

надеюсь, она мне привиделась.

не хочу называть это тоской по дому, но господи исусе, как еще себя чувствовать, когда на небе всю неделю висят одни и те же перистые лохмотья, с одной стороны, постоянное заточение на 5th street 939 anchorage АК99501, где я уже каждую оконную ручку ненавижу, каждый сигнал в лифте, когда приезжаешь на этаж, и каждый унитаз — вечно они до краев наполнены ароматизированным средством, эти американские унитазы, и вечно рядом висит эта отвратная мягкая туалетная бумага, которую едва ли

ну хоть никакого ветродуя по имени кондиционер, а милый классицистический вентилятор на потолке, чтобы хамфри богарт, когда он, весь черно-белый сойдет с экрана (застругов) в эту комнату

на дух больше не переношу этот лифт, из-за чего частенько на абсолютно голом, откровенно говоря, страшном лестничном пролете, где батарея издает жуткие, утробные бульканья, радуюсь тому, что здесь — ведь никто же не поднимается по лестнице — можно ощутить все блага городского

или с другой стороны бесцельно шатаясь между башнями коноко филипс, карр готштайн, унокал 76, пешком (in the interest of public safety all skateboards, roller blades, roller skates and bicycles are prohibited in this parking lot[89]) или в оранжевых такси, мы ж богатые, вечно мимо банкомата ки-банка перед «хилтоном», в вечном сиянии утра, а вчера я посреди ночи видела радугу, на краю своего оконного мира, где мне грозят большие клинья с ледниками цвета зубной эмали, так мое беспокойство гонит меня в большой злой

может, ввести новое неписаное правило, не на основании обоюдного доверия, а такое же серое, как стены в «novel point of view», потому что мы тут друг с другом и друг от друга зависим, таким образом, я ему рассказываю не все, что внушает мне моя съехавшая крыша — могло ли это быть на самом деле, наниди, заструги? — и не жду от него, что он будет меня во все посвящать, поскольку я, может, была бы, если б знала, что там у них творится, абсолютно согласна с ним в том, что меня это не касается, что мне лучше в темноте

но как-то все же пробиться и не потерять совсем дара речи, оглушить друг друга, потому что тогда мы с ним оба скоро не сможем говорить по-немецки, или ровно столько, сколько берт брехт поднесет нам милостыней на тонкой печатной бумаге

книжный магазин кишит пророчествами, библиями, апокалипсисами, вознесениями — мурун: «интерес людей к этим вещам зиждется на осознании того, что так больше продолжаться не может, при одновременном недостатке воли, нежелании занять позицию по отношению к тому, что так продолжаться не должно, откровение иоанна — ревтеория для ленивых».

and there came one of the seven angels which had the seven vials, and talked with me, saying unto me, come hither; i will show unto thee the judgement of the great whore that sitteth upon many waters: with whom the kings of the earth have committed fornication, and the inhabitants of the earth have been made drunk with the wine of her fornication[90].

но так упрощать опять же нельзя; красные линии его собственной идеологической критики воспрещают ему это: вопрос не в том, освобождают ли пророчества тех, кто в них верит, от какой-либо работы над изменением мира, а прежде всего в том, сбудутся ли они, насколько надежен источник и так далее — ян научил меня, что неограниченные полномочия на знание пророчеств и предскасссссс

езекия и исаия: не вавилон, а Иегова — твоя надежнейшая защита, царь мой, не надо было тебе показывать им богатство свое, ничего не останется, и четыре года спустя так оно и стало, иеремия, Даниил, и, конечно, приход машиаха.

перед очами нашими: народ восстает против народа, царство против царства, голод, землетрясения, цунами, эпидемии, введение евро и проповедование

как только другие станут думать о нас, что мы что-то знаем, мы действительно будет знать больше, люди составлены из других людей, мнения людей из мнений других людей, кто я сама по себе? только что школу закончила, а уже почти забыла французский, потому что я его никогда