Ричард улыбнулся, и в этой улыбке не было и намека на благодушие и дружелюбие.

— Мартеллу удалось отогнать безбожников от сердца христианского мира, а не загнать в ловушку собственную армию, — заметил Ричард.

Конрад вспыхнул, с трудом сдерживая ярость.

— Временное отступление, — ответил Конрад не так уверенно, как хотелось бы. — Но с вашей помощью, несомненно, я загоню язычников в море.

Ричард почесал щеку и мимоходом огляделся, как будто устав от разговора.

— Если бы вы со своим королем Ги не сдали Иерусалим, вам моя помощь вряд ли понадобилась.

Конрад почувствовал, как от волнения у него стала подергиваться щека.

— Ги — распустивший сопли идиот, — произнес Конрад. — Я стану настоящим королем в соответствии с божественным правом, дарованным моей семье.

Ричард шагнул вперед и, приблизив свое лицо к лицу Конрада, с беспощадной проницательностью посмотрел ему в глаза.

— Королями становятся благодаря деяниям, а не словам, даже если это слово Божье.

Казалось, Конрад вот-вот готов был взорваться, как вдруг вспомнил: холодные голубые глаза, в которые он смотрел, принадлежат тому самому сбившемуся с пути мальчишке, которого постоянно стыдил король Генрих.

— Очень мудро, Ричард, — ответил он, и его губы растянулись в кривой улыбке. — Если не ошибаюсь, твой отец говорил что-то подобное и тебе. Причем не единожды, насколько я помню. И без снисходительности.

В одну секунду маска спала, и Конрад увидел истинное лицо Ричарда: на точеном лице проступили черты безжалостного убийцы. Конрад понял, что его слова ударили дракона в самое уязвимое место. Неужели его правлению в роли номинального короля Иерусалима придет быстрый конец от меча мстительного, оскорбленного монарха?

А потом избалованный, обидчивый ребенок вновь исчез, уступив место спокойному, уравновешенному политику. Ричард отвернулся от Конрада, как будто и так потерял много времени за разговорами с этим самопровозглашенным королем. Он обратил взгляд на дрожащего пажа Конрада, который с плохо скрываемым ужасом наблюдал за ними, став невольным свидетелем напряженного противостояния между двумя тронами.

— Приведи вашего лучшего глашатая, владеющего языком безбожников, — приказал Ричард. — Я хочу передать послание язычнику Саладину. — Потом, повернувшись к Уильяму, безучастно стоявшему рядом во время пылкого обмена «любезностями», и понизив голос, но так, чтобы услышал Конрад, произнес: — Поедешь с глашатаем. И возьми с собой пленного матроса, дабы он на деле подтвердил свои обещания. Я должен знать каждое слово, которое будет произнесено в кругу безбожников.

Конрад сделал было шаг вперед, чтобы возмутиться. Неслыханное оскорбление! Заподозрить, что глашатай неверно истолкует или утаит информацию от своих братьев во Христе! Но что-то в холодных глазах Ричарда заставило маркграфа прикусить язык. Этот высокомерный нахал, как ни крути, был последней и единственной надеждой Конрада. Во всяком случае пока без помощи Ричарда ему не обойтись. Ричард вновь взглянул на Конрада, как будто в раздумье.

— Мои люди устали после длинного и трудного пути, — произнес он. — Может, окажете милость и устроите пир в честь прибытия на Святую землю ваших братьев?

Затем, не дожидаясь ответа, направился к толпе любопытных зевак, которые в волнении тянули к нему руки.

— Вы окажете мне честь, — прошипел Конрад, наблюдая, как Ричард обнимается с его солдатами, словно со своими собственными. Конрад заметил восторженный блеск в глазах воинов, будто Ричард Львиное Сердце был самим Христом, спустившимся с небес, чтобы привести их к победе и раю. Все его солдаты сосредоточили свое внимание на этом отважном приезжем в роскошной алой мантии. В одно мгновение Конрад, их единственный предводитель в самые суровые военные времена, был забыт.

Конрад медленно побрел назад, к лагерю. Своему лагерю. Глядя на выцветшие, рваные палатки, трепещущие на морском ветру, маркграф заставил себя обуздать эмоции. Да, сейчас Ричард Львиное Сердце ему необходим. Но когда они одержат победу над Саладином, у него будет более чем достаточно времени, чтобы организовать этому королю-мальчишке несчастный случай с печальным исходом.

Маймонид мог списать это на игру воображения, но ему показалось, что время остановилось. Тронный зал султанского дворца был на удивление тих и недвижим. Воздух застыл, как будто весь двор Айюбидов задержал дыхание. Даже вездесущие мухи таинственным образом исчезли из украшенного колоннами зала, вероятно испугавшись самого противостояния, которое назревало под покровом убийственной тишины. В этом подавляющем вакууме, настолько мощном, что он вобрал в себя даже память о звуке, раввин понял истинный смысл высказывания замкнутых знатоков каббалы[59]: «В тиши раскрывается бесконечность». В этот решающий момент, когда все другие мысли вылетели из головы, Маймонид почувствовал присутствие Господа. И Судьбы.

На мраморном полу, всего в тридцати шагах от раввина, стояли испуганные герольды. Они принесли вести — пока еще не озвученные — от прибывших недавно полководцев, вести, которые перевернут ход истории. Троих отрядил король по прозвищу Ричард Львиное Сердце, чьи корабли были впервые замечены у берегов Палестины всего четыре дня назад. Новость о прибытии неверных захватчиков тут же облетела округу, вселяя ужас в сердца евреев и мусульман и неуверенность — в сердца оставшихся в Иерусалиме христиан, которые уже привыкли к снисходительному и беспристрастному правлению Саладина. Шпионы аль-Адиля сообщили, что у северного побережья кинули якорь более двухсот судов, на борту которых от пятнадцати до двадцати пяти тысяч человек. Новоприбывшие присоединились к своим осажденным братьям в окрестностях Акры. Такая армия, объединившись с остатками сил крестоносцев из Палестины, представляла собой довольно серьезную и непосредственную угрозу мусульманскому господству.

Султану удавалось сохранять внешнее спокойствие, но Маймонид заметил первые признаки неподдельного напряжения на лице друга; таким он не видел султана почти два года — со дня сражения при Хаттине. После того как пал Иерусалим, а выжившие франки были нейтрализованы на побережье, где, как надеялся раввин, они в конце концов умрут от голода или тифа, Саладин разрешил большей части своих сподвижников, принимавших участие в священной войне против неверных, вложить оружие в ножны и вернуться домой, в Сирию и Египет. Он сохранил ядро боевых сил, чтобы оборонять Палестину, но этого было недостаточно для противостояния угрозе подобного масштаба.

За минувшие несколько дней султан послал гонцов во все города Святой земли, призывая всех годных к военной службе мужчин присоединиться к армии султана. Но понадобится несколько недель, прежде чем войско султана нарастит былую мощь. Да и порядок в государстве быстро рушился. Мрачный покров нервного ожидания, который в течение нескольких месяцев окутывал Иерусалим, сейчас превратился в истерию, грозившую перерасти в настоящий хаос. Целые семьи бежали в поисках иллюзорной безопасности в горы, оставляя свои дома на разграбление мародерам. Ситуация ухудшилась, когда пришло известие о том, что франки перехватили и потопили судно, перевозившее из Египта так необходимое сейчас оружие.

А потом прибыли гонцы. Под ненавистными — золотой крест на темно-красном — знаменами франков. Маймонид думал, что больше никогда не увидит эти стяги. Все трое прибыли в Иерусалим без оружия. Нервные лучники Саладина пристрелили бы их еще у городских ворот, но герольды обернулись в голубые плащи дипломатов, зная, что закон султана запрещает стрелять в переговорщиков.

Гонцов проводили в тронный зал, куда поспешно созвали всю знать. Сотни дворян (притязания некоторых были по меньшей мере сомнительными) собрались в огромном помещении с высокими потолками, а полководцы и более мелкие чины армии Саладина выстроились в ожидании в два длинных ряда. Военные облачились в лучшие церемониальные одежды бирюзовых тонов, их головы венчали идеально накрученные белые чалмы, в руках — поднятые в знак приветствия ятаганы, усыпанные драгоценными камнями. Герольды стояли в самом центре почетного караула — острые лезвия находились в опасной близости от их плеч. Маймонид, как, вероятно, и сами посланники, прекрасно понимал, что воины готовы изрубить их на мелкие кусочки, если султан внезапно отменит закон о дипломатической неприкосновенности незваных гостей.