Грустные размышления Уильяма были прерваны приездом Ричарда. Огненные волосы короля развевались на полуденном ветру, что делало его похожим на Адониса с нимбом над головой. Он так и сиял, расплывшись в улыбке, и Уильям, который уже много месяцев, с того самого зловещего дня на Роне, не видел короля таким довольным, был весьма удивлен.

Ричард похлопал приятеля по плечу и с вершины холма взглянул на свою армаду.

— Даже твой пессимизм не сможет испортить такое величие, — заявил Ричард. В его голосе, исполненном гордости, звучала твердая уверенность, которую не разделял Уильям.

— Путь был долог, сир, — ответил рыцарь с обычной откровенностью. — Ладони наших солдат истерты в кровь, а у язычников ни одной мозоли.

На мгновение лицо Ричарда потемнело, и Уильям понял, что задел его за живое. После хаоса на Роне Ричард собрал свои ослабленные войска и направился к побережью. Долгий утомительный переход по французскому бездорожью быстро превратил и без того плохо дисциплинированную армию слуг и хулиганов в банду озлобленных воров и мародеров. Уильям с бессильным ужасом наблюдал, как эти люди под его номинальным командованием обирают до нитки деревню за деревней, грабят и разоряют своих собратьев христиан, насилуют девушек и избивают стариков. Уильям самолично казнил за подобные злодеяния шестерых преступников, и Ричард поспешил сделать ему серьезное предупреждение: попридержи свой карающий меч, пока армия не взбунтовалась.

— Большинство этих солдат — невежественные рабы, так и ждущие, чтобы кого-нибудь изнасиловать или ограбить, — с показной беспечностью сказал Ричард. — А чего ты ожидал? Мы не в силах обуздать их природу, но мы можем направить их жестокость против сарацин.

Уильям презрительно фыркнул. Он знал, что таким людям Господь не дарует благословения на победу. Если эти бандиты не могут гуманно относиться к своим собратьям, то как они будут сражаться с неприятелем, руководствуясь законами справедливой войны?

— Даже на войне, сир, есть законы.

Глаза Ричарда посуровели, улыбка угасла.

— Есть, — тихо согласился король. — Их устанавливают победители.

С этими словами Ричард Львиное Сердце повернулся и ушел. Рыцарь следил, как его король решительно спускается по склону холма, направляясь к деревянным докам, чтобы наблюдать за приготовлениями к следующему этапу этого безумия.

Крестоносцы сосредоточили свой огромный флот у Сицилии, вечнозеленого острова, с единственной целью. По мнению Уильяма, такая стратегия тут же раскрывала нечестивую природу так называемой «священной войны». Они собирались напасть на своих собратьев христиан, которые охраняли подступы к землям язычников и правитель которых взял на себя обязательство поддерживать мир с ордами безбожников.

Кипр станет первым местом настоящего сражения в этом крестовом походе.

Аль-Адиль нетерпеливо стукнул кулаком по полированному дубовому столу, отчего кубок с водой опрокинулся и жидкость пролилась на колени одного из султанских военачальников. Непреднамеренной жертвой ярости аль-Адиля оказался седобородый бедуин из Хиджаза, лицо которого было обезображено длинным шрамом, протянувшимся от пустой левой глазницы вдоль всей щеки. Он поморщился, сощурив здоровый глаз, но промолчал. Чрезвычайно опасно повышать голос на вспыльчивого брата Саладина, о взрывном характере которого, как и терпении султана, ходили легенды.

— По моим достоверным источникам стало известно, что корабли франков пришвартовались у берегов Кипра, а значит, они всего в одном дне пути от нас, — возвестил аль-Адиль, своим хриплым голосом перекрывая шум спора, возникшего на военном совете. Двенадцать самых влиятельных мужей собрались за резным овальным столом — уцелевшей реликвией сельджуков со времен султаната, когда в Иерусалиме еще не было крестоносцев. Личные покои в самой глубине отстроенного заново дворца были закрыты для постороннего взгляда и усиленно охранялись размахивающими отравленными саблями египтянами в пурпурных накидках. В этой тайной комнате, где вслух обсуждались государственные секреты, не было ни одного окна. Секретный зал освещался всего лишь тремя факелами, намеренно помещенными с трех разных сторон вокруг стола для заседаний.

В мерцающем свете едва можно было разглядеть удивление на лицах многих присутствующих — дворян и полководцев, которые невольно раскрыли рты, услышав слова аль-Адиля. От его неожиданной новости в комнате повисла тишина. Аль-Адиль обвел взглядом обескураженных придворных, которые только что утверждали, что слухи об угрозе нового крестового похода слишком преувеличены и беспокоиться рано.

— Я могу спросить, что за источники? — раздался высокий голос великого визиря кади аль-Фадиля — первый звук, разрушивший ужас, который сковал присутствующих.

Аль-Адиль повернул свое разгоряченное лицо к напыщенному невысокому человеку с диковинным носом, похожим на клюв, — единственному советнику, который приводил его в ярость так же, как и вездесущий султанский лекарь-еврей.

— Нет, не можешь, — едва сдерживая гнев, ответил аль-Адиль. — Когда потрудишься вылезти из своего надушенного кабинета и помахать саблей, тогда будешь задавать вопросы, кади.

Саладин восседал во главе декоративного турецкого стола и с легкой улыбкой наблюдал за перепалкой брата и премьер-министра.

— Поведай нам, что еще сообщают твои источники, брат. — Султан подался вперед, медленно провел рукой по своим иссиня-черным кудрям, что было признаком нервозности, хорошо известным аль-Адилю с детства. Он также увидел, как едва заметно подрагивает рука Саладина, в которой он держал серебряную чашу с водой. Его брат был напряжен как никогда, хотя Саладину удавалось искусно скрывать свои чувства от большинства подданных. Но аль-Адиль знал Саладина, как никто другой. Он любил его страстно и искренне, больше, чем все придворные подхалимы, вместе взятые. К тому же у него не было нужды возвеличивать Саладина до легендарного героя. Нет, его брат — обычный человек, со своими страхами и неуверенностью, как и все люди. И аль-Адиль понимал, что новость о нависшей опасности, которую несло вторжение крестоносцев, глубоко ранит сердце Саладина, давая почву неуверенности и сомнениям, с которыми боролся великий султан с того дня, когда начал великую миссию своей жизни — отвоевание Иерусалима. Саладин испугался не меньше своих подданных, но лишь аль-Адиль заметил его внутреннюю тревогу.

— Мои высокопоставленные источники, — подчеркнул он, — сообщают, что этот король Ричард объединился с итальянскими войсками, посланными Папой Римским на остров Сицилия. Оттуда армада франков, насчитывающая более двухсот кораблей, отправится на Кипр.

Аль-Адиль втайне надеялся, что информация, полученная от венецианских купцов, сильно преувеличена. Лучше перестараться из-за неточных данных разведки, чем позволить своим войскам быть застигнутыми врасплох из-за преуменьшенной угрозы.

Присутствующие в колонном зале, где происходил тайный совет, ахнули. Еще ни слова не просочилось за стены этой комнаты, но аль-Адиль понимал: это всего лишь вопрос времени и уже очень скоро тайны военного совета станут достоянием общественности и распространятся в искаженном виде по всей Палестине. И волна ужаса, охватившая этих жалких придворных мужей, охватит и простой люд.

— Вещи, о которых ты говоришь, невозможны, — парировал кади, хотя его голос дрожал от неуверенности. — Неверные погрязли в распрях, совсем как правоверные, пока великий султан не объединил нас. У них не хватит ни организационных способностей, ни общей силы воли, чтобы предпринять военную экспедицию такого масштаба.

Саладин улыбнулся, но аль-Адиль видел, что его брату не до смеха.

— Если бы так оно и оказалось, друг мой, — сказал султан ровным, успокаивающим голосом, словно отец, утешающий обиженного ребенка. Аль-Адиль знал, что его брат мастер скрывать собственную растерянность от придворных, от людей, готовых воспользоваться малейшим намеком на слабость, чтобы начать плести интриги и захватить власть. — Однако я слышал, что этот Ричард Львиное Сердце — настоящий вождь, противник умный, способный достучаться до людских сердец. И его благословил сам Папа Римский, к словам которого неверные относятся серьезнее, чем наши братья к словам наших ученых мужей.