Когда из кухни вышла Дарья Федоровна — супруга Ивана Николаевича, — "старина" сказал:
— Ваш муж Степан… В общем, держитесь, Марфа Яковлевна…
— Неужели он все-таки отравился грибами? — улыбнулась Дарья Федоровна и поправила прическу.
— Не уверен. Поэтому и не обгоняю, — пробурчал "старина".
— Что ж, пойду приму меры, — сказала Дарья Федоровна.
Она вошла в туалет, спустила воду и закричала:
— Алло! "Скорая"? Это я! Да. Именно так…
Утром в квартиру пришли два газовщика. Обнаружив Дарью Федоровну в туалете, Ивана Николаевича в шкафу и какого-то совсем старого дядьку, сидящего на диване с ложкой во рту, они успокоились. Значит, все в порядке. Главное, чтобы не было утечки газа.
Истинная ложь
В детстве, не знаю почему, я часто любил приврать. По каждому пустяку. Без всякого повода.
Бывало, приходил домой грязный и потный. И на вопрос матери "Опять в футбол гонял?" отвечал почему-то:
— Нет, в хоккей…
— Сколько тебе лет?
И вместо того чтобы сказать "шесть", я отвечал:
— Восемь…
Нередко мне попадало за мое вранье. В таких случаях мать всегда риторически возмущалась:
— Ну какой смысл врать на каждом шагу?! И главное — зачем?.. Я понимаю, была бы польза… А то ведь нет — просто так!..
Но мне ничего не помогало.
В конце концов неоправданное вранье выросло в привычку, и я привирал на каждом шагу.
Позднее я стал замечать, что нередко многие люди вообще врут без всякой пользы для себя. Просто так. И постепенно слово "говорить" исчезло из моего сознания и стало совершенно идентичным по значению слову "врать"…
Мне вспоминаются некоторые эпизоды из моей обыкновенной, весьма средней жизни…
В двадцать четыре года, окончив медицинский институт, я стал работать участковым врачом.
Возвращаясь как-то с девятнадцатого вызова, я лицом к лицу столкнулся с бывшим одноклассником, который в школе меня недолюбливал… Впрочем, я его тоже…
— Привет, старина! Как я рад тебя видеть! — с улыбкой соврал он.
— Здорово, Битюг! Как жизнь? Где работаешь? — заинтересованно соврал я в ответ.
— Я уже академик! — соврал он. — Доктор наук и все такое прочее… А ты где подвизаешься?
— А я министр здравоохранения, — соврал я как можно более безразлично.
— Ну да?! Счастлив за тебя! — соврал он. — Ты женат?
— Женат, — с довольным видом соврал я. — А ты?
— И я тоже, — соврал он. — У меня красавица жена… Из Италии привез… Да ты знаешь!.. Софи Лорен!.. Умница, хозяйственная, практичная женщина… Великолепно готовит… Освобождает меня от всех забот по дому…
— А у меня жена — Брижит Бардо, — соврал я. — Тоже ничего…
— Ну что же… Заходите в гости… Будем рады вас видеть, — соврал он.
— Спасибо. Сегодня же заглянем, — немедленно соврал я в ответ.
— Нет, сегодня не получится, — соврал он, — через полтора часа отлетаем с женой в Италию… к теще…
— Хотя да! — хлопнул я себя по лбу. — Я же совсем забыл!.. У меня самого через два часа дома обед в честь премьер-министра княжества Лихтенштейн!..
И мы распрощались.
Через час я встретился с ним в столовой самообслуживания.
— Перед торжественным обедом нет ничего лучше, чем шницель рубленый с гарниром и компот из сухофруктов, — соврал я, усаживаясь рядом с ним.
— Боюсь к самолету опоздать, — соврал он, торопливо поедая щи со свиной головизной девятнадцать копеек полпорции.
Возле его ног покоилась авоська с двумя пачками сибирских пельменей — любимым лакомством Софи Лорен…
И вот так в течение всей жизни встречал я людей, говорящих, словно врущих, и врущих, словно говорящих.
Вспоминаю свою тяжелую продолжительную болезнь, когда я лежал дома в безнадежном состоянии…
Я уже не реагировал на окружающее, и мне все было безразлично…
— Я тебя всегда любил, — соврал я жене.
— Я тоже, — соврала она. — Успокойся. Все будет в порядке. Я буду верна тебе всю жизнь…
— Я не сомневаюсь, — соврал я совсем тихо.
— Я верю, что ты поправишься, — соврала она. — Ты что-то хочешь сказать?
— Милая, — соврал я совсем шепотом, — похороните меня рядом с Петром Первым… Хорошо?
И вот как сейчас, помню я свои похороны.
Перед тем как вынести меня из дома, состоялась легкая панихида…
— От нас ушел замечательный, честный, большой души человек, — врал один, который при жизни писал на меня анонимки.
— Его жизнь — пример подлинного служения своему делу, — врал другой, который при жизни уволил меня по собственному желанию.
— Ты был настолько лучше нас, что каждый из нас готов занять твое место, — врал третий, который при жизни подсидел меня по работе.
— Память о тебе сохранится в нас всегда, — врал четвертый, который все время смотрел на часы, потому что опаздывал в кино.
— Он был моим единственным настоящим другом, — врал пятый, которого я при жизни вообще никогда не видел.
На моем холмике валяются искусственные цветы. Табличка на палочке возвещает о том, что здесь лежу я (ФИО). Это — сущая правда…
Хотя, если приглядеться, то можно заметить, что в фамилии моей есть маленькая ложь: вместо "Арканов" написано "Орканов"… Но мне это уже все равно.
Перед вторжением с Нептуна
Старожилы Утрюпинска наверняка помнят то невероятно жаркое и потное лето, когда в течение июля весь город был буквально перевернут вверх дном и само его благополучное существование едва не было поставлено под сомнение. В начале июля по утрюпинским тротуарам, магазинам, столовым, парикмахерским и квартирам начали расползаться слухи о предстоящем вторжении с Нептуна. Сталкиваясь друг с другом в разных общественных местах, жители вполголоса сообщали эту невеселую новость своим знакомым, а знакомые, оказывалось, уже слышали о ней еще от кого-то…
Назывались даже сроки вторжения: 18–20 июля.
Четвертого числа часов около семнадцати по Гринвичу в маленьком продовольственном магазинчике Утрюппищеторга появился некий Пухальский — длинный, вышедший на пенсию школьный преподаватель черчения. В одной руке у него была рейсшина, с которой Пухальский никогда не расставался на случай, если вдруг кто-нибудь обратится с просьбой помочь разобраться в эпюрах. В другой руке у Пухальского была большая клетчатая хозяйственная сумка.
Бегло обменявшись с покупателями свежими новостями о предстоящем вторжении, Пухальский купил двенадцать кг соли.
— Есть мнение, — сказал он, — и лично я с этим мнением склонен согласиться, что нептунцы питаются исключительно солью. Поэтому имеет смысл сделать кое-какие запасы. Одновременно с этим, скупив всю соль, мы тем самым заведомо обрекаем варваров на голодную смерть…
— Вот сволочи, вот гады, — заметил кто-то из покупателей и купил шестнадцать кг соли.
— Мне-то лично ее и даром не надо, — добавила продавщица. — У меня почки.
И сама отложила восемнадцать кг соли под прилавок…
В течение последующих пяти минут вся соль в маленьком продовольственном магазине Утрюппищеторга была раскуплена.
Утром следующего дня у всех продовольственных магазинов города выстроились огромные очереди. Добровольцы переписчики химическими карандашами ставили номера на левых ладонях утрюпинцев.
Неразрешимой стала проблема распределения соли.
— Больше двухсот граммов в одни руки не давать! — возбужденно предлагали одни.
Другие не соглашались:
— По количеству членов семьи! Так будет по справедливости!
— Неправильно это! — кричала секретарша из горздрава. — Тогда я мать из деревни выпишу и у себя пропишу!
— Разумеется, — поддержал ее известный в Утрюпинске писатель-фантаст Лобастов, — а если у меня, например, нет матери? Чем это хуже человек, у которого нет матери, человека, у которого есть мать?
Так или иначе, к исходу дня с солью в Утрюпинске было покончено.
