Всем вдруг стало грустно. Все перестали катать хлебные шарики, отошли чуть поодаль и сели на скамеечки. Каждый думал о своем. Каждого разбередило это неосторожно высказанное наблюдение…

— Да-а, — тихо промолвил кто-то из третьего десятка, — вчера прослушал лекцию о Мейерхольде… Вы знаете, такое ощущение, как будто меня обокрали… Это чувство формы, этот конструктивизм, это обостренное мировосприятие… Все то, что я хотел осуществить в своей постановке… Но теперь, когда все было… Просто не знаю, как жить дальше…

И он заплакал.

— Я тоже на грани самоубийства, — сказал одиннадцатый. — Неделю назад посмотрел я в кино "Александр Невский"… Эйзенштейн буквально вынул идею у меня изо рта. Всю жизнь я мечтаю создать фильм именно об Александре Невском. В таком же ключе, с теми же актерами… У меня даже композитором должен был стать Сергей Прокофьев. И вот, пожалуйста: одно посещение кино развеяло все надежды.

И он заплакал.

— А мне каково? — вмешался пятьдесят второй. — Сынишка приходит из школы. Я лезу к нему в портфель проверить дневник и случайно в учебнике физики натыкаюсь на закон всемирного тяготения… Ну не обидно? Я, можно сказать, всю жизнь считаю, что существует закон всемирного тяготения… У меня есть свой сад. Сколько раз я сидел под яблоней. Сколько раз мне на голову падали яблоки! И вдруг — не было печали — Ньютон!..

И он заплакал.

— Я, между прочим, неоднократно погружал свое тело в жидкость, — сказал седьмой, — и каждый раз на него действовала сила, равная весу жидкости, вытесненной телом. А во мне как-никак семьдесят восемь килограммов…

И он заплакал.

— А я знаю, почему так происходит, — убежденно заявил двадцать шестой. — Книг мы не читаем. Не в курсе. А я лично всем хорошим во мне обязан книгам.

— Я и сам раньше думал, что всем хорошим во мне я обязан книгам, — с грустью сказал семнадцатый, — а оказалось, что эти слова принадлежат Горькому.

— Неужели? — растерянно заморгал глазами двадцать шестой.

— Да, как это ни печально…

И оба заплакали.

— А я вот семь лет хочу с женой в кино сходить, — посетовал тринадцатый. — Сегодня еду с работы, как всегда в троллейбусе, смотрю — а с ней мой приятель в кино идет… Хотел с его женой в кино сходить, а она с моим братом в театр ушла… Ну, а я в зоопарк и подался…

И он заплакал.

На них из клетки молча, думая о чем-то своем, смотрела взрослая обезьяна. Люди навели ее на дерзкую мысль о том, что при определенных природных и исторических условиях она может стать человеком. Но тут же она вспомнила про учение Дарвина. Ее открытие потеряло всякий смысл. Ей расхотелось превращаться в человека.

И она заплакала.

Я вернулся из зоопарка, сел за письменный стол и написал: "Что делать?" Через мгновение я дважды зарыдал.

Как-то, помню, съел я пирожок с капустой и почувствовал, что непременно скоро умру. И умру навсегда.

И я сказал женщине, с которой, неизвестно каким образом, прожил всю жизнь:

— Послушай-ка! Дело в том, что я, по всей вероятности, скоро умру.

— Когда? — спросила она.

— Не исключено, что в четверг.

— А сегодня у нас что?

— Сегодня понедельник.

Она помрачнела и заскорбила. Потом, преодолев тяжкую душевную боль, твердо произнесла:

— Зарплату принес?

— Да.

— Выкладывай!

Я выложил. Она пересчитала деньги и печально взглянула на меня:

— Где еще шесть рублей?

— Я оставил их себе, — тихо ответил я. — Мало ли что… Пиво, мороженое… Может, в кино сходим… Все-таки еще два дня.

— Эгоист! — сказала она. — Не можешь последние два дня провести в семье!.. Давай остальные!.. Я что, на себя их трачу? Небось на тебя же и пойдут!..

Я отдал ей последние шесть рублей:

— Вот как раз об этом нам и надо поговорить. Мне хочется быть похороненным в нормальных человеческих условиях…

— На оркестр не рассчитывай! — железно произнесла она.

— Не утрируй, пожалуйста. У меня и в мыслях не было заказывать оркестр… Я договорился с Колей из двенадцатой квартиры. Он с удовольствием отыграет на баяне за пятерку. Как раз он в четверг в отгуле. Главное, подумать, кого мы пригласим.

Она усмехнулась:

— Настоящих друзей не приглашают. Настоящие друзья сами должны помнить.

— Да, но откуда они узнают?

— Значит, возьми и позвони!

— Вот об этом я и говорю… Так: с моей стороны — мать с отцом, Петя с Зиной, Люся с мужем, Нину Ивановну надо будет вызвать из Киева и сотрудники… От тебя — мама, Вероника, Сатановские, дядя Абессалом из Сухуми…

— Это будет хамство, если мы не пригласим Розовских, — вмешалась она.

— Я их видеть не могу.

— Тебе не придется их видеть.

— Ах да… Извини… Теперь так — вынос начнем часов в пять, а то будет очень жарко…

— Кстати, не забудь позвать Круглову со своим борцом, — сказала она.

— Это еще зачем?

— А что я, по-твоему, буду тащить гроб?

— Они догадаются, что мы позвали их специально…

— А ты не говори зачем! Пригласи просто так — это будет для них сюрпризом…

Она взяла листок бумаги и начала набрасывать список. А я представил себе четверг, и мне стало грустно… Вот так живешь-живешь, и даже умереть нельзя без того, чтобы не заниматься всякой ерундой…

В конце концов, не каждый ведь день с человеком случается такое…

— Получается сорок два человека!.. Надо сократиться! — раздраженно сказала она.

— Как тебе не стыдно? Люди, можно сказать, придут проститься…

Она окончательно вышла из себя:

— Проститься? Тебе хорошо! Сгинешь, и след твой простыл. А мне потом кормить и поить всю эту ораву!..

И она заплакала.

— Успокойся, — сказал я, — я же умираю не для того, чтобы доставить тебе неприятность… Так получается… Успокойся… Давай составим меню.

Она перестала плакать:

— Ты что, мне не доверяешь?

— Я тебе доверяю, но я не хочу, чтобы опять были одни бутерброды с сыром.

— Что значит — опять?

— Как на моем дне рождения… Я хочу, чтоб был богатый, со вкусом сервированный стол.

— Я знаю, что я сделаю, — сказала она. — Я наварю фасоли по-грузински…

— У меня от фасоли изжога, — поморщился я.

— Опять "я"!.. Ты-то здесь при чем?!

Мы долго утрясали вопросы меню, а потом я попросил, чтобы меня положили в моем темно-синем в искорку костюме…

— Единственный приличный костюм, — буркнула она. — Дело, конечно, твое, но не понимаю, к чему это пижонство?

— А что, по-твоему, я должен надеть?

— Что угодно! Пуловер и шаровары… Какое это имеет значение?!

— Для тебя, конечно, никакого! Это ж не твои похороны!

Я подошел к шкафу. "Не забыть бы чего-нибудь".

Она стала наблюдать за мной… Так… галстук взял… носовые платки, паспорт, зажигалку…

— Зажигалка тебе ни к чему, небось не командировка! — резонно заметила она.

Я положил зажигалку на место.

— Паспорт тоже надо будет сдать…

Я протянул ей паспорт.

— Прошу тебя, не очень переживай. Не плачь, все обойдется… И предупреждаю: если во время панихиды твой брат опять скажет, что я всю жизнь сидел на твоей шее, я просто встану и плюну ему в лицо!

— Ты на все способен, — сказала она.

Я обнял ее за плечи:

— Послушай, милая… До четверга осталось всего два дня. Давай проживем их мирно…

Она подняла на меня испуганные глаза:

— Постой-постой… До четверга?.. Но ведь в четверг у меня примерка… Ты не можешь протянуть до пятницы?

— К сожалению, я чувствую, что это произойдет в четверг…

Мы опять начали препираться… И я понял, что все это произойдет уже не в четверг, а в среду.

Это ее устроило…

Прибежали дети. Много детей. Свои, чужие, соседские…