Военизированный охранник, мимо которого я ежедневно проходил пять лет подряд, сегодня остановил меня и потребовал пропуск. Он долго и методично переводил глаза с меня на фотографию, с фотографии на меня, с меня на фотографию, с фотографии на меня, потом вслух по складам прочитал мою фамилию, протянул пропуск и сказал значительно:
— Можете следовать, товарищ!..
Я "проследовал" по вестибюлю, по коридору, по двум лестницам и остановился в приемной директора.
Пока секретарша докладывала о моем приходе, я засмотрелся в окно. За окном все еще было утро. И мне вдруг до головокружения захотелось выпрыгнуть из окна, распластаться навзничь на девственной траве, положить ладони под затылок и согнуть ноги в коленях.
И еще захотелось ощутить на лбу длинные тонкие женские пальцы.
Впрочем, это желание я испытывал довольно часто, потому что пальцы, которые время от времени касались моего лба, были чуточку короче и чуточку толще тех, о которых я мечтал. И когда секретарша произнесла мою фамилию, я нехотя снял со лба длинные тонкие женские пальцы, поднялся с травы, потянулся и вошел в кабинет директора.
В кабинете все было так и все — не так.
Стол директора раньше был справа, теперь — слева. Сейф был раньше слева, теперь — справа. Стулья теперь стояли слева, а раньше были справа. Диван был слева, теперь стоял справа… Мне даже показалось, что и сам я вдруг стал левшой. Левой рукой на всякий случай я поискал свое сердце. Оно оставалось слева…
Директор был настроен по-деловому.
— Вы, кажись, кандидат физико-математических наук? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Стало быть, алгебра, "а" в квадрате, "б" в квадрате… Небось тоже разбираемся… Так вот… будем работать по-новому! Хватит чикаться по старинке… Верно я говорю?
— В общем-то верно, — согласился я, еще не понимая, в чем дело.
— То-то…
Он улыбнулся, довольный тем, что нашел во мне единомышленника.
В новом для себя кабинете новый директор держался так свободно, будто он в этом кабинете родился и вырос.
— Значит, так, — приступил он, обсасывая каждое слово, — сперва начнем ломать устаревшую таблицу умножения…
Я засмеялся и внутренне порадовался тому, что новый директор обладает чувством юмора. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он дал мне высмеяться и продолжал:
— Я внимательно ознакомился с таблицей умножения и понял, что прежние цифры устарели и тормозят наше поступательное движение вперед…
Он испытующе посмотрел на меня, словно желал узнать, как я отношусь к "нашему поступательному движению вперед". Нет, он положительно начинал мне нравиться. Не так уж часто можно встретить директора с юмором.
— По этому поводу у меня уже есть предложение, — сказал я сквозь смех. — Дважды два будет девять, трижды три — четыре, пятью пять — восемьдесят один…
— Вряд ли это будет достаточно, — сказал он, высморкавшись. — Я тут кое-что уже прикинул… Но вам, конечно, придется доработать…
Директор достал из ящика своего стола листок, исписанный какими-то цифрами, и протянул его мне. Я взглянул на листок и понял, что директорский юмор перешел все границы.
На листке была написана новая таблица умножения: "дважды два — шестьсот семьдесят", "трижды три — тысяча восемьсот двенадцать", "шестью семь — две тысячи девятьсот сорок девять"… В последнем столбике фигурировали сплошные двенадцатизначные цифры…
Я растерянно посмотрел на директора. Он не сводил с меня торжествующих глаз.
— Сначала, конечно, будет путаница, но зато потом… — произнес он, потирая руки. — Как вам понравилось "трижды три — тысяча восемьсот двенадцать"? А?..
— Не многовато ли? — спросил я, вяло улыбнувшись.
— Может быть… Зато смело!.. Впрочем, вы как ученый кое-что поправьте… Через недельку принесите мне на подпись… И помните, что это все совершенно секретно!..
— А почему секретно? — спросил я обалдело.
— А потому, что это будет ударом по внешним врагам… Мы убьем их нашими цифрами!.. Если вопросов нет, желаю успеха!..
Директор встал из-за стола и протянул мне руку.
— Но… Ведь трижды три — девять, — вкрадчиво сказал я.
— А почему не тысяча восемьсот двенадцать? — сказал он. — Ведь все в мире относительно… Это еще ваш Эйнштейн придумал…
— Но трижды три все-таки девять…
— Зато тысяча восемьсот двенадцать больше, чем девять. Я верно говорю?
— Верно…
— Вот видите… А вы спорите… Эх, туги у нас на подъем…
И директор сокрушенно покачал головой.
— Но поймите, — сказал я. — Если взять три яблока, потом еще три яблока и еще три яблока, то будет девять яблок…
Он слегка повысил голос:
— Фрукты-овощи здесь ни при чем!.. Новая таблица умножения — путь к изобилию!..
Я взглянул в окно и тоскливо посмотрел на зеленую травку… Мне вдруг показалось, что я уже больше никогда не смогу растянуться на ней и подложить под затылок ладони…
В кабинете неожиданно стало жарко, и между лопаток потекли у меня струйки пота… Я проглотил слюну и хрипло промолвил:
— Три стула плюс три стула плюс еще три стула — это девять стульев.
— А по новой таблице — это тысяча восемьсот двенадцать стульев, — отчеканил директор. — И мы в два счета решим мебельную проблему… Вы что же, против решения мебельной проблемы?
— Нет… Но если взять три собаки и еще три собаки…
— Почему вы такой упрямый? — миролюбиво улыбнулся директор. — Вот скажите, у собаки есть бивни?
— Нет, — прошептал я.
— А у слона есть бивни! Я правильно говорю?
— Есть, — прошептал я.
— Так что же вы спорите? Идите и приступайте к делу…
Я вытер пот со лба и обнаружил шершавые, загибающиеся спереди спиральные рога. Я покосился в зеркало и увидел, что они серого цвета и вполне симметрично располагаются на моем лбу… "Надо будет купить высокую папаху, — подумал я, — а то с неприкрытыми рогами, как с лыжными палками, могут не пустить в метро…"
— Ну что вы стоите? — произнес директор каким-то далеким голосом. — Неужели все еще не понятно? Вы думаете, какие грандиозные перспективы открываются перед нами!.. Мы сразу добьемся небывалых показателей!.. Мы в сотни раз перевыполним все планы!..
Он увлекся, рисуя передо мной все более широкие горизонты, которые откроет новая таблица умножения…
Мне хотелось пить, и я кое-как просунул свою острую морду в графин — настолько, насколько позволяли рога.
Холодная вода принесла мне облегчение… Я отфыркался и, с трудом подбирая слова, выдавил из себя:
— Э-э… если, э-э… взять три… э-э… хвоста… э-э… и еще… э-э… три хвоста… и, э-э… еще три… э-э… хвоста, то будет девять… э-э… хвостов… э-э…
Он стал что-то доказывать мне, размахивая руками, но я понимал лишь отдельные слова: "…увеличится зарплата…", "…валовая продукция…", "…изобилие…"
У меня зачесалось в левом боку, и я с наслаждением стал тереться об угол стола, оставляя на нем клочья шерсти…
"Э-э… — подумал я, — а ведь меня уже пора стричь…" После этого я проблеял три раза, потом еще три раза и еще три раза, потом проблеял девять раз…
Он что-то начал отвечать, но на совершенно непонятном мне языке…
Я почувствовал, что мне невероятно трудно стоять на двух ногах, и опустился на передние. Сразу стало легко, и я затопал копытцами по паркетному полу…
И тут я подумал: "А почему я здесь, когда вся моя отара на лугу?.."
Мне мучительно захотелось свежей травы, я боднул дверь и выбежал из кабинета…
Сзади себя я услышал:
— Следующий!
Но я не понял, что это такое, и разобрал только "е-е-е"…
Чабан гнал нас через узенький мосток на большую зеленую равнину, усыпанную желто-белыми ромашками…
Мне было приятно среди своих и беззаботно.
