На мостиках горбатых по Фонтанке

и вдоль резных оград особняков

и в солнце, и в туманы спозаранку

встречаю ленинградских стариков.

1975

Ах, представьте, такая случилась беда —

потерпел пораженье в важнейшем я споре. . .

На Босфоре я не был почти никогда,

но спешу, как пролив, все в какое-то море.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы представьте, в мои молодые годы

я рассеяным был, словно по ветру пепел,

и от мыслей на лбу закипала вода,

и познавшим печаль я казался нелепым.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Удивительных глаз голубая слюда

отражала меня молодым и невзрачным,

и не мог я пройти, не оставив следа,

потому что для опытных глаз был прозрачным.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы представьте, что слов золотые стада

я пасу на бескрайней равнине метафор,

и журчит по страницам святая вода,

и последние книги достал я из шкафа.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы поймите, что это совсем не беда.. .

на дороге моей я лежал, как подкова,

и прибила над дверью своей навсегда

меня женщина эта — ну что ж тут такого!?

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

1975 

Контуры чисты, блики негусты,

крыши и мосты, арки...

Сонны берега, призрачна река,

замерли пока парки.

Тихо проплыло тяжкое крыло,

светлое чело или

в выси ветровой мальчик над Невой,

ангел вестовой на шпиле.

Мимо Спаса, мимо Думы

я бреду путем знакомым,

мимо всадников угрюмых,

к бастиону Трубецкому.

Вдохновенья старых зодчих,

Петербурга привиденья,

дразнят память белой ночью

и влекут в свои владенья.

Грани берегов, ритмы облаков

в легкости штрихов застыли,

и воды слюда раздвоит всегда

лодки и суда на штиле.

Все без перемен - кадмий старых стен

и колодцев плен лиловый,

эхо и лучи множатся в ночи,

как орган звучит слово.

Розоватый дождь в апреле,

разноцветные соборы,

зимы в синей акварели,

в охре осени узоры.

Кто-то кистью, кто-то мыслью

измерял фарватер Леты,

кто-то честью, кто-то жизнью

расплатился за сюжеты.

1976

Нет в мире высшего блаженства,

чем осознание пути,

когда достигнув совершенства

ты все же вынужден уйти,

когда и сердцем и мышленьем

приемлешь равно мрак и свет,

когда легчают сожаленья

о пустоте минувших лет.

И нет лекарства в мире лучше

от страха стать золой в золе,

чем уяснить, что ты лишь случай,

прекрасный случай на земле,

когда проводишь самых близких

в недосягаемую даль,

когда уже не знаешь риска,

а лишь терпенье и печаль,

когда войдешь два раза в реку,

на дне останешься сухим,

когда прощаешь человеку

его успехи и грехи,

когда по взгляду и по вздоху

поймешь, что сделалось с душой,

когда тебе с другими плохо,

а им с тобою хорошо.

1976

1.

По белому, синему свету —

во всю его ширь и гладь,

мне ведомо — счастья нету,

но знаю, где нужно искать.

Пока всю надежду по капле

не выплакал в теплой тиши,

ты чистому небу покайся

и пылью дорожной дыши.

Судить о любви и о долге

превратно умеет среда.

Любовь иногда не надолго,

но долг по любви — навсегда.

Из множества искренних мнений

единственно правильно то,

которое в муках сомнений

не выскажет прямо никто.

Спешить, возвышаться, вписаться —

глаголы успеха и лжи.

Терпенье не стоит оваций,

но стоит терпения жизнь.

Взлети хоть в великие выси,

хоть ляг на спокойное дно —

все счастье в единственной мысли,

что нам достижимо оно.

1964

2.

Постигаю я терпение, мой друг,

чистоте пытаюсь слово научить,

все, что кажется нам темным поутру,

высветляют предзакатные лучи.

Если мысли не уместятся в тетрадь,

этих птиц в неволе памяти держи. . .

Это страшно — опыт сердца рифмовать,

видишь, я еще не умер, но не жив.

Ну а если нет ни счастья, ни судьбы,

ну а если непонятно все кругом,

ты начни опять с мечты и ворожбы,

не грози пустому небу кулаком

и уверуй. Вера каждому дана,

будет радость, если множить грусть на грусть...

Пусть же люди, снисходящие до нас,

полагают, что нас знают наизусть.

Есть на каждую беду страшней беда —

к утешениям себя ты не неволь,

мы и счастливы бываем, если боль

покидает пас на время иногда.

Все не наше — ни начала, ни концы,

наша жизнь, она и есть та соль земли,

а счастливыми бывают мудрецы,

что свой путь через несчастия прошли.

1976

Кто сказал, что в Ленинграде

нет копченой колбасы?

Я с одним поспорил дядей -

дядя съел свои усы.

Мы однажды возле Мойки

деревянный жгли костер...

Этот дядя (слишком бойкий)

все бушпритом пер на спор.

Я сказал ему - Не надо!

Спорим лучше на усы.

Я вам нынче в Ленинграде

дам копченой колбасы.

Вы за это мне в награду

съешьте рыжие усы.

Хохотал он до упаду,

чуть не лопнули трусы.

Тут достал из-под скамейки

я вареной полкило...

Дядя сплюнул в телогрейку,

но ему не помогло.

На костре я ту колбаску

прокоптил, надев на лом...

Не рассказывайте сказки

о снабженьи бытовом!

Я нарезал на кружочки

шмат копченой колбасы.

-Ешьте, дяденька дружочек,

не запачкайте усы!

А потом он, как и надо,

кушал рыжие усы.

Хохотал я до упаду,

чуть не лопнули трусы.

А в обкомовской столовке

в это время поутру

паханы и шалашовки

жрали черную икру.

1976 

В куполах от полей - позолота и синь,

На крови россиян перламутровый спас.

Незнакомкой войдет величавей и проще княгинь

Вдруг мелодия - медленный вальс.

      Вальс - всегда на Вы,

      Вальс речной волны,

      Вальс мостов Невы,

      Дальних стран.

      Вальс растерянный,

      Вальс расстрелянный,

      Вальс растрельевый,

      Вальс - туман.

Книга белых ночей, и сенатская рань,

И блокадный полет лебедей и принцесс.

И гранитные буквы на шрамах залеченных ран,