*** (Кто, однако, вычистил песок из ваших туфель…) Кто, однако, вычистил песок из ваших туфель, Когда вам пришлось встать перед смертью? Песок, сопутствовавший Израилю, Песок его скитаний, Раскаленный синайский песок, С горлами соловьев перемешанный, С крыльями бабочек перемешанный, С перхотью Соломоновой мудрости перемешанный, С горечью тайны — полыни перемешанный. — О вы, пальцы, Вычищавшие песок из предсмертных туфель! Завтра уже вы станете прахом В туфлях путников. *** (Какие тайные желания крови…) Какие тайные желания крови, бредовые мечты и тысячекратно умерщвленное царство земное накликали жуткого кукольника? Дохнул он с пеной у рта, очерчивая вращающуюся сцену своих деяний пепельно-серым горизонтом страха. Бугорки праха, притянутые злым месяцем, убийцы на репетиции. Руки вверх, руки вниз, Ноги вверх, ноги вниз, и закатное солнце народа синайского красным ковриком под подошвами. Руки вверх, руки вниз, ноги вверх, ноги вниз, и на пепельно-сером горизонте страха огромное созвездие смерти циферблатом времен. Тем, кто строит новый дом Иные камни, как души Рабби НАХМАН Когда ты возводишь себе новые стены, Очаг, одр, стол и стул, Не вешай свои слезы о тех, кто ушел, О тех, кто больше не будет жить с тобою, На камень Или на дерево, — Иначе твой сон будет заплакан, Недолгий сон, без которого не обойдешься. Не вздыхай, когда стелешь себе постель. Иначе сны твои смешаются С потом покойников. Ах, и стены и предметы Чутки, словно эоловы арфы, Словно поле, где твоя печаль произрастает. Чуют они, что ты им родной во прахе. Строй, пока журчат часы, Но не выплакивай минуты Вместе с пылью, Которая свет покрывает. *** (Вы, созерцающие…) Вы, созерцающие, у кого на глазах убивали. Как чувствуешь взгляд спиной, так чувствуете вы всем вашим телом взгляды мертвых. Сколько ломких глаз взглянет на вас, когда вы из ваших убежищ сорвете фиалку? Сколько молящих рук в мученической судороге веток на старых дубах? Сколько воспоминания произрастает в цвету вечернего солнца? О неспетые колыбельные в ночном крике горлицы! Иной принес бы на землю звезды, а теперь за него это сделает старый колодец. Вы, созерцающие, вы не подняли убийственную руку, но праха с вашей тоски не стряхнуть вам, вы, стоящие там, где прах в свет превращается. *** (И с твоих ног, любимый мой…) И с твоих ног, любимый мой, две руки, рожденные давать, башмаки сорвали перед тем, как тебя убить. Две руки, которые должны отдать себя, распадаясь в прах. Твои башмаки из телячьей кожи, дубленой, крашеной, шилом проколотой. Кто знает, где последний живой вздох обитает? Во время короткой разлуки земли с твоей кровью берегли они песок, словно часы, наполняемые смертью ежесекундно. Ноги твои! Их опережали мысли, такие быстрые у Господа Б-га, что ноги твои уставали, израненные в погоне за сердцем. Но кожу, которую лизал теплый язык матери-коровы, прежде чем содрали ее, — эту кожу содрали еще раз, с ног твоих содрали, любимый мой! *** (Всегда там где умирают дети…) Всегда там где умирают дети самые тихие вещи бесприютны. Мантия — боль заката в которой темная душа дрозда оплакивает ночь — маленькие ветерки над зыбкими травами вея развалины света угашая и умирание сея — Всегда там где умирают дети догорают огненные лики ночи одинокой в своей тайне — и кто знает каких проводников смерть высылает: Запах древа жизни, петушиный крик что укорачивает день волшебные часы осеннего ужаса в заколдованную детскую — мотки воды к берегам тьмы гулкий тягучий сон времени — Всегда там где умирают дети завешиваются зеркала кукольных домов вздохом, не хотят больше видеть пляску лилипутов-пальцев одетых в атлас детской крови, пляску что тихо стоит как в подзорной трубе мир, отторгнутый у луны. Всегда там где умирают дети камень и звезда и сколько грез бесприютны. |
