Немедленно была приведена в готовность вся система обороны. Пилоты истребителей были безжалостно выдернуты из постелей, где они отсыпались после тяжелейших дневных боев. Бомбардировщики простояли в готовности к немедленному взлету до утра. Только новый разведывательный полет, проведенный более опытным пилотом, обнаружил, что пресловутые «баржи» в действительности являются лишь тенями облаков на поверхности моря.

После того как суматоха улеглась, в столовой прозвучало несколько ядовитых замечаний в адрес штабов, но все мы прекрасно знали, что однажды наступит день. Мыто к нему были полностью готовы, но вот сказать это же обо всей остальной стране не могли.

Через несколько дней командир нашего авиакрыла решил дать нам лишнюю ночь отдыха. Я сильно опасался, что меня отправят в очередной одиночный полет к Гамбургу, чтобы «немножко побомбить с пикирования». Но все обошлось. Мы с Джеком Уитерсом отправились на побывку в Линкольн, так как знали, что на следующий день наша очередь лететь. Но Оскар, Тони Миллс и один из новичков по фамилии Баркер, которого мы прозвали «полковником», отправились в Ноттингем, где надрались до зеленых чертей.

На следующий день мы снова должны были провести крупный налет на Антверпен. Я находился в ангаре, проверял готовность экипажа и уже собирался забрать Хьютона вместе с собой в столовую на чашку чая, когда к дверям подкатил наш грузовик и остановился, скрежеща тормозами. Из него посыпались наши парни. Выглядели они, скажем прямо, просто ужасно. Похоже, они провели очень бурную ночь. Один из них был в слишком воинственном настроении и явно искал, с кем бы подраться. Но Джек быстро подскочил к нему и затолкнул обратно в грузовик. Беднягу увезли в казарму и с помощью других летчиков благополучно препроводили в постель.

Тем временем в центре управления полетами появился Тони Миллс.

«Хэлло, Тони. Ты опоздал».

«Да, я знаю. Мы чертовски много выпили».

«Ну и ладно. Сегодня ночью ты не летишь».

«Нет, я лечу. Я в полном порядке».

«Какого черта! Ты сейчас же идешь в постель!»

Но тут ввалился «Полковник». Они оба были изрядно на взводе и в том состоянии, когда пьяный уверен, что с ним все в порядке. Они просто рвались в полет. Неотразимый аргумент! В конце концов, мы с Джеком сумели дипломатично убедить их, что цель слишком мелкая, а потому нужно дать новичкам шанс проверить себя, а мы им покажем, как следует действовать. Наконец они успокоились. Но Тони заявил:

«Я буду чертовски зол, если выяснится, что ты не пустил нас лишь потому, что мы весело провели ночь».

Они отбыли в столовую, полагая, что спасли свою честь.

А потом мы взлетели, и каждый направился к своему сектору гавани Антверпена. Снова я имел удовольствие услышать «трах-трах-трах» за хвостом самолета, после того как бомбы были сброшены. Потом яркая вспышка внизу известила нас, что взорвалась баржа с боеприпасами. Но в этот момент случилось нечто непонятное. Послышался резкий треск, а потом громоподобный удар. Сначала я не сообразил, что произошло, и испугался, что сидящий в носовой кабине Хьютон убит. Затем, как всегда бывает в подобных случаях, я понял, что с нашим самолетом творится что-то неладное. Он летел как-то странно. И куда-то пропали рулевые педали. Потом Хьютон сказал мне, что именно стряслось. Ему пришлось ползти ко мне, потому что переговорная система отказала. Снаряд попал в кабину прямо у меня под ногами. Он ударился о поперечину педалей, срубил ось, на которой она сидела, и швырнул всю систему вперед, прямо на голову Хьютону. Очень удачное попадание.

Когда мы вернулись в Скэмптон, старший сержант Лангфорд начал уточнять наши повреждения. Я хорошо запомнил его слова:

«Чудо, сэр. Настоящее чудо. То, что я называю божественным провидением. Она прошла всего в полудюйме от вашей ноги».

Я просто не знал, что сказать. Но оказавшийся рядом Хьютон не мог упустить такой случай и ехидно заметил: «Нет, сарж, ты не прав. Это просто потому, что у кого-то ноги короткие!»

Как ни странно, парень, которого мы отправили отсыпаться, к нашему возвращению уже был на ногах и вел себя очень грубо. Я думаю, ему было стыдно за свое поведение, и он совсем не был рад тому, что нам пришлось за ним ухаживать. Когда Хьютон рассказал ему о наших проблемах, он довольно нахально заявил:

«А зачем вам вообще нужны рули? Ты их никогда не используешь, старый мазила».

После этого стоящие вокруг парни умолкли. Даже пьянчуга понял, что сморозил лишнего. Целую минуту я боролся с желанием сказать что-нибудь резкое, но потом понял, что все мы ужасно устали. И я просто вышел из комнаты, не проронив ни слова.

На следующую ночь мы отправились к Берлину. Это был большой налет, самый большой с начала войны. В нем участвовали около 200 самолетов, и мы были уверены, что нанесем германской столице серьезный удар. Когда мы стояли у самолетов, готовясь занять свои места перед взлетом, мне хотелось подойти к Оскару и пожелать ему удачи. Однако он за весь день не сказал мне ни слова. Я знал, что он просто взбешен, и потому я занял свое место в кабине и взлетел.

Это был один из налетов, обычных для того периода войны. Весь путь мы проделали в тучах под огнем зениток. Никто не знал, где находится Берлин, работе наших пеленгаторов мешали вражеские передатчики, и вокруг царил полный хасс. Нет нужды говорить, что бомбы мы сбросили вслепую, туда, где, по нашим прикидкам, должен был находиться Берлин. В это время внизу оказались несколько американских журналистов, в том числе Уильям Ширер. По их словам, на Берлин упало совсем немного бомб, и я склонен им верить.

На обратном пути мы снова столкнулись с сильнейшим встречным ветром, который превратился в настоящий шторм. До самого приземления у нас не было радиосвязи. Когда я вошел в комнату предполетного инструктажа, выяснилось, что вернулись пока немногие. Джекки Уитерс имел некоторые проблемы с зенитками над Ганновером, поэтому ему пришлось вернуться с полдороги на одном моторе.

«Оскар накрылся», — сказал он странным тоном, но совершенно спокойно, когда я откупорил бутылку пива.

«Что ты несешь?»

«Примерно полчаса назад он прислал радио, сообщив, что над Бременом у него загорелся один мотор, и что он собирается прыгать с парашютом. Потом пришла еще одна радиограмма, он собирался тянуть домой. А потом было молчание».

«Передача была чистой?»

«Да. Корнвуд, наш радист, говорит, что сигнал был четким, словно ничего не случилось».

«Что ж, тогда нам лучше пойти в спасательную службу и попробовать сообразить, что мы можем сделать».

Мы прождали всю ночь. Мы ждали до тех пор, пока серая муть на востоке не окрасилась красным, потом поголубела, и, наконец, солнце взошло над Линкольн-Волдз. Утро превратилось в день. Оскар так и не вернулся.[13]

Лишь тогда я отправился в постель. Теперь я остался один. Один! Последний из парней, которые служили в 83-й эскадрилье в первый день войны и до последнего дня сражались с фашизмом. Они хорошо дрались, но дорого заплатили. Кое-кто попал в плен, но я знал, что многие погибли. Я лежал в кровати и думал. Пока мне везло, и я был жив, но когда-то может настать и мой день. Но мы будем продолжать, и даже если погибнет вся эскадрилья, придут новые летчики, чтобы продолжить наши традиции. Будут новые эскадрильи, новые розыгрыши и новые шутки. В тот момент я не видел смысла жить дальше. На какое-то время я даже забыл про Еву. Все мои друзья погибли — пришли новые люди — другие — с другими мыслями, другими взглядами на жизнь, другими шутками. Я остался совсем один.

На следующее утро мы с Хьютоном бомбили Киль. На сей раз в нашей 2000-фунтовке был вмонтирован сигнальный патрон, поэтому мы ясно видели, что наша бомба упала в море. Мы промазали примерно на 200 ярдов, как сказал наш стрелок. Словно все демоны ада обрушились на нас во время этой атаки, и тогда я поклялся, что ни разу больше не полечу атаковать «Шарнхорст». Было просто идиотизмом лететь туда в одиночку. Тогда мне казалось, что только мы сражаемся за Англию в этой войне. Странное ощущение — ты словно сидишь над портом на вершине огромного конуса цветных лучей и вместо цветочков нюхаешь зенитки. Ты понимаешь, что дом безумно далеко. Что ты хочешь попасть туда как можно скорее. Что ты совершенно не желаешь возвращаться сюда еще раз. А когда ты приземляешься на своем аэродроме, в тебе вдруг вспыхивает желание лететь снова. Один бог знает, почему так происходит.