Январь пролетел незаметно, и некоторое время наш штаб находился в Тацинской, перед тем как перебраться в Шахты. Отсюда мы действовали в основном против вражеских войск, которые угрожали району Донца. Для вылетов на север моя группа использовала аэродром Ворошиловграда. Он находился недалеко от реки Донец. Попытки противника форсировать реку легче было отражать отсюда. Так как мы непрерывно участвовали в боях еще со времени битвы за Сталинград, численность нашей эскадры значительно сократилась. Все меньше самолетов ежедневно поднимались в воздух. Посылать отдельные самолеты было не слишком выгодно, поэтому мы вылетали большой группой, руководить действиями которой и координировать атаки обычно поручали мне. Весь бассейн Донца забит промышленными предприятиями и шахтами. Если русские захватывали какой-нибудь завод, выбить их оттуда было уже почти невозможно. Они получали хорошие укрытия и умело маскировались. Атаки на бреющем полете среди заводских труб и шахтных строений, как правило, были не слишком успешными. Пилотам приходилось слишком много внимания уделять пилотированию, чтобы не врезаться во что-нибудь, и потому они не могли тщательно прицелиться.

В один из таких дней обер-лейтенанты Нирманн и Куфнер праздновали свой день рождения. Мы вылетели в район к северо-западу от Каменска на поиск вражеских танков, и самолеты случайно разделились. Советский Лаг-5 внезапно пристроился к хвосту пикировщика, на котором летели Нирманн и Куфнер. Я предупредил их, и Нирманн переспросил: «Где?» Он не видел противника, так как Лаг подкрался сзади. Потом Лаг открыл огонь с малой дистанции. Я немедленно повернул назад, но у меня не было особой надежды, что я успею вовремя. И все-таки я снял вражеский истребитель с хвоста Нирманна, прежде чем тот успел сообразить, что происходит. После этого Нирманн перестал хвалиться, что всегда первым заметит вражеский истребитель.

Такой «праздничек» всегда служит предметом шуток и веселья, удачных и не слишком удачных розыгрышей. Так было и в этот раз. В нашей группе находился прикомандированный доктор. Наши пилоты говорили, что он побаивается выстрелов. Как-то утром Юнгклаузен подошел к телефону и поднял доктора из постели. Юнгклаузен притворился каким-то высоким чином медицинской службы.

«Вы должны приготовиться немедленно вылететь в котел».

«Повторите, пожалуйста».

«Вы должны приготовиться к немедленному вылету в Сталинградский котел. Вы должны сменить там своего коллегу».

«Простите, я вас не понимаю».

Доктор жил этажом ниже, поэтому мы удивлялись, как он не слышит громкий голос Юнгклаузена из комнаты наверху. Вероятно, он был слишком возбужден. Он добавил:

«Может быть, вы не знаете, но у меня больное сердце».

«Это не имеет значения. Вы должны вылететь в котел немедленно».

«Но я недавно закончил операцию. Не лучше ли будет выделить для этого другого врача?»

«Вы это всерьез? Мне начинает казаться, что вы пытаетесь увильнуть от назначения. Что такое произошло, если мы уже не можем на вас положиться?»

Тут все мы покатились со смеху. Весь следующий день доктор пребывал в нездоровом возбуждении. Но почему-то никто не желал выслушивать его рассказ о том, что ему выпало исключительно опасное задание. Лишь через несколько дней он узнал, что его разыграли, и успокоился. Все завершилось благополучно для нас и благополучно для него.

Какое-то время мы использовали аэродром в Ровеньках, а потом перелетели в Горловку, неподалеку от Сталино, в центре Донецкого промышленного района. Сильнейшие метели значительно осложняли полеты. Требовалось довольно много времени, чтобы поднять в воздух всю эскадру.

В мою группу из резерва прибыл лейтенант Швирблат. Свой первый боевой вылет он совершил вместе со мной в район Артемовска. Мы вылетели парой, и я все время держался немного впереди, так как он не слишком уверенно ориентировался в снегопад. После того как он поднялся в воздух, Швирблат, вместо того чтобы присоединиться ко мне, следовал сзади на некотором расстоянии. Несколько русских истребителей Лаг с большим удовольствием использовали его самолет в качестве учебной мишени. Просто чудо, что он не был сбит. Швирблат летел по прямой, не выполняя никаких маневров уклонения. Вероятно, он думал, что все делает правильно. Мне пришлось повернуть назад и приблизиться к его самолету. После этого русские истребители отвязались от нас. После посадки Швирблат обнаружил, что его фюзеляж и киль изрешечены пулями. Он сказал мне:

«Зенитки хорошо меня потрепали. Это должны быть зенитки, так как я не видел истребителей».

На это я саркастически ответил:

«Должен вас поздравить, у вас просто превосходный стрелок. Вероятно, он просто слепой, так как не заметил даже Лагов, которые упражнялись в стрельбе по нему».

Однако позднее Швирблат доказал, что является одним из лучших пилотов эскадры. В боях он проявил образцовую стойкость. Все вокруг говорили, что он следует за мной, как тень. Действительно, во время боевых вылетов он держался у меня на хвосте, как приклеенный. Кроме того, он стал моим напарником в занятиях спортом, проявляя не меньшее рвение. Вдобавок Швирблат не пил и не курил. Ему не потребовалось слишком много времени, чтобы продемонстрировать свои лучшие качества. Почти все время он летал моим ведомым, и очень часто мы действовали вдвоем. Мы не могли терять ни минуты, так как Советы пытались прорваться на запад через дорогу от Константиновки до Краматорска в направлении на Славянск, который находился к северу от нашего аэродрома. Во время одной из операций я совершил 1000-й боевой вылет. Мои товарищи поздравили меня и подарили приносящие счастье принадлежности трубочиста: ершик и ядро. Несмотря на то, что я всеми силами пытался отвертеться, после 1001-го полета меня на несколько месяцев отправили в тыл.

Я должен был лететь домой в отпуск, но еще до начала отпуска я решил слетать в Берлин, чтобы выяснить, что же они собираются со мной делать. Меня ждало специальное задание, и потому я должен был докладывать в министерстве авиации. Единственной причиной этого было большое количество моих боевых вылетов. Если это единственная причина моего вызова наверх, то я просто запрещу им считать дальше.

Но в Берлине никто ничего не знал.

«В этом случае я немедленно снова принимаю командование. Штаб моей эскадры, вероятно, допустил ошибку».

Однако в министерствах и департаментах ошибки отрицаются в принципе. После множества телефонных звонков я получил приказ отправиться в Рехлин, но за счет своего отпуска. Там проводились эксперименты по использованию авиационного противотанкового оружия. Руководителем программы был капитан авиации Штепп, мой старый приятель. Позднее экспериментальное подразделение было отправлено в Брянск, чтобы проверить теорию на практике. Это звучало неплохо, но в любом случае это не было командование строевой частью. И еще меня поздравили с производством в капитаны.

Следующую пару недель я провел в Сент-Антоне, катаясь на лыжах. Там были проведены крупные лыжные состязания. Как активный участник и старший офицер, я был выбран капитаном команды Люфтваффе. Там находилось много моих знакомых — Иенневайн, Пфайфер, Габель, Шулер. Это были прекрасные каникулы. Когда они завершились, я полностью перезарядил свои аккумуляторы.

Я хотел бы избежать визита в Рехлин. Я предпочел бы лететь прямо в Брянск. Экспериментальное противотанковое подразделение уже было сформировано и проводило предварительные испытания. Мы получили бомбардировщик Ju-88 с 75-мм пушкой, установленной под сиденьем пилота. Также к нам прибыли Ju-87, на которых я летал раньше. Однако под каждым крылом пикировщика был установлен контейнер с 37-мм зенитной пушкой. В пушках использовались специальные снаряды с вольфрамовым сердечником, которые могли пробить любую танковую броню. Эти снаряды не взрывались, пока не пробьют броню цели. Ju-87, который и без того не отличался хорошей скоростью, теперь стал еще тихоходнее. Тяжелые пушки также опасно ухудшили его маневренность и значительно увеличили посадочную скорость. Но раз нам приходилось выбирать между усилением вооружения и ухудшением летных характеристик, выбор был сделан в пользу вооружения.