Лишь в 2.15 мы сумели подняться в воздух. Мы знали, что можем опоздать. После первого удара вся система ПВО будет настороже, и нам придется туго. «На сладкое» выяснилось, что у самолета Джека очень тугое управление, — я едва ворочал элеронами.

Когда мы достигли датского берега, то взяли курс на Ольборг. Внезапно мы пролетели над какими-то кораблями. Этого не могло быть, ведь мы летим над землей! Куда же мы попали? Джек не знал, а я уже тем более.

«Когда мы будем над целью, Джекки?»

«Примерно через 5 минут».

«О’кей, давай осмотримся получше». Мы обнаружили, что летим над водой. Я не знаю, как это произошло. Или мы сбились с курса, или сильный встречный ветер задержал нас. Мы упрямо ползли вперед, надеясь неизвестно на что. Внезапно на севере вспыхнула яркая заря, а потом во всем своем великолепии показалось солнце. Теперь мы смогли различить, что летим над землей, внизу мелькали деревеньки и фермы. Мы увидели все, что хотели, и даже больше. Совершено спокойно Джекки произнес:

«Ну-ка, посмотри, Гай. Мне кажется, что слева Копенгаген».

«Черт побери, ты прав. Это Копенгаген», — крикнул я.

Мы спикировали вниз и заложили широкий вираж, поворачивая домой.

«Мы сбились на несколько миль. Как скоро мы снова окажемся над морем?»

Джек быстро подсчитал:

«Примерно через час, если все пойдет гладко».

Ну, мы и попались! Все мысли о бомбежке Ольборга моментально вылетели из головы. Нам предстояло пролететь около 200 миль над вражеской территорией, причем при ярком дневном свете. В одиночку. Те парни в Норвегии даже все вместе имели не слишком много шансов, а что говорить о нас? Несколько фермеров тепло приветствовали наш самолет, помахав вслед руками. Но не всех обрадовало наше появление. Один полисмен испытал противоположные чувства. Я заметил, как он вытащил револьвер и прицелился в нас. Мне кажется, он промахнулся. В то время у нас был приказ не обстреливать ничего на оккупированной территории, чтобы избежать жертв среди гражданских лиц. Поэтому мы ничего не стали с ним делать.

Мы летели на очень малой высоте и видели, как каша тень пляшет по полям.

Но бог решил немного отсрочить нашу смерть. Поднялся туман, и мы были спасены. А всего несколько минут назад я всерьез опасался за свою жизнь. Никогда я не испытывал подобного облегчения. Над морем мы заметили «Хейнкель», однако у него была слишком малая скорость, чтобы перехватить нас. Я думаю, он возвращался из патрульного полета. Через 4 часа мы уже кружили над аэродромом в Лоссимуте.

Оскар сел 2 часа назад, его атака была успешной. Зато Росси повезло меньше. Зенитчики успели приготовиться и тепло встретили его. Поэтому он наспех сбросил бомбы с высоты 800 футов и удрал на изрешеченном самолете. Я вообще ничего не добился и злился на себя и на весь мир. Однако, когда выяснилось, что компас самолета врал на целых 20 градусов, я успокоился. Так вот почему мы сбились с курса! Джек в этом не был виноват. Я пошел к нему и сказал, что извиняюсь за то что накричал на него. Все были счастливы.

После возвращения в Скэмптон я попросил Чифи заняться системой управления. Выяснилось, что один из самозатягивающихся баков лопнул, и рулевые тяги терлись о него. Джек Кинох этого не замечал, но я не обладал его силой, и мне пришлось трудно.

Потом пилоты много смеялись над моими приключениями, особенно потому, что после успешного вылета к Миддельфарту мы безбожно промазали. Вице-маршал авиации Харрис, который встретил нас в столовой, тоже от души посмеялся. Я попытался рассказать ему о неисправном компасе, но Харрис заметил, что плохому танцору всегда кое-что мешает. На этом все и закончилось.

Следующей ночью мы вылетели в Осло-фиорд, чтобы поставить мины там. Для меня полет прошел спокойно, но Джо Колиер ухитрился сбросить свои «овощи» в нескольких ярдах от борта линкора и сказал, что это ему не слишком понравилось. Майор Гуд, австралиец, был ранен в лицо и руки осколками снаряда, взорвавшегося чуть ли не прямо в кабине. Но ему повезло. Штурман сумел стащить его с пилотского сиденья и сам сел за штурвал. Эту сложную операцию они ухитрились проделать на высоте всего 50 футов, ночью, в ослепительных лучах вражеских прожекторов.

У бедного старого Крэппи Китсона возникли свои проблемы. Его пилот Свенсон, уроженец Новой Зеландии, пролетел прямо над линкором и получил за это сполна. Крэппи был ранен в лицо и потерял оба глаза. Я чувствовал себя просто ужасно, когда узнал об этом. Самое страшное — потерять зрение.

В целом нам оказали довольно горячий прием. Еще несколько самолетов получили повреждения. Три машины вообще не вернулись, Джонни Джонстон разбился уже в Англии на обратном пути. Погиб весь экипаж. Бедный старый Джонни был женат. Я очень хорошо знал его жену. На следующий день она пришла забрать его вещи, и было просто жалко на нее смотреть. Жены пилотов, которые жили рядом с аэродромом, находились в постоянном напряжении. Весь день они проводили в напряженном ожидании, а в глубине сердца знали, что однажды и к ним прилетит черная весть. Об этих мужественных женщинах можно много написать, и я надеюсь однажды сделать это.

К концу апреля стало понятно, что в Норвегии все кончено. Мы начали эвакуировать войска из Тронхейма. Доставлять снабжение в Норвегию под постоянными бомбежками оказалось невозможно. Сначала наши солдаты отступали, а теперь были вынуждены вообще эвакуироваться. Бедняги! Мне было их жаль. Они сражались во всех войнах, и все войны выиграли. Можно иметь авиацию. Можно иметь флот. Но только пехота способна занять вражескую территорию, и только пехота может уйти оттуда, теряя людей и теряя честь.

В начале мая мы провели еще один вылет на постановку мин. На сей раз целью был Копенгаген, и Снайт ехидно заявил, что «уж его-то Гиббо знает прекрасно». На сей раз Джекки превзошел самого себя, и весь полет занял только 6,5 часов. Мы вернулись на рассвете. Никто не чувствовал себя уставшим, поэтому мы откупорили бутылку пива, чтобы отпраздновать успех. Но тут вошел Оскар.

«Все вернулись назад, не считая Питкэрна. Никто ничего не слышал».

Старину Питкэрна в эскадрилье любили. Мы уселись кружком и стали ждать новостей. Прошел час, прошел второй. Затем с востока долетел глухой звук авиационного мотора. Самолет тянул с большим трудом. Это был «Хэмпден». На горизонте показалась черная точка, которая росла мучительно медленно. Мы увидели, что самолет летит с выпущенным шасси, и смогли прочитать буквы у него на борту: «B-O-L». Действительно, это был Пит.

«Ну и слава богу, — сказал Оскар. — Теперь мы можем заняться яичницей с беконом».

Позднее Пит рассказал свою историю. Когда он прибыл к Копенгагену, то обнаружил, что не может открыть бомболюк. Он испробовал все способы и наконец совершил ошибку. Он дернул ручку аварийного выпуска шасси. Цилиндр взорвался и повредил все гидравлические системы, а вдобавок еще и выпустил шасси. Лишь тогда Питкэрн сообразил, что натворил. Ему следовало убираться как можно скорее. Над Копенгагеном занимался рассвет. Пит не мог убрать шасси, не мог открыть бомболюк, и мины так и остались в самолете. Поэтому Питкэрн повернул домой и полетел, кое-как удерживая скорость 120 миль/час. Он ухитрился пересечь Данию среди бела дня. Многие фрицы видели его, однако их обманули выпущенные колеса. Они решили, что это свой самолет, который собирается садиться, и махали ему руками. Перелет через море занял 5 часов. Но бедному старому Питу все это забавным не показалось.

Кросби был смешным типом. Он два года служил у меня вестовым, но ни разу ни в чем не ошибся. Он никогда не сердился, даже когда я позволял себе отругать его. Он был довольно высок, однако какой-то непонятный дефект заставлял его держать голову чуть наклоненной в одну сторону. Он родился и вырос в Линкольншире и был начисто лишен чувства юмора. Даже после того как началась война, он не изменил своей привычке сообщать мне новости за чашкой утреннего чая. Поэтому 10 мая в 9 утра, когда его голос разбудил меня, я ничуть не удивился, услышав, что Германия вторглась в Голландию. Не вставая с кровати, я потянулся и включил радио, чтобы услышать обо всем этом подробнее. Наши войска начали наступление, чтобы спасти Бельгию. Линия Мажино была и осталась неприступной. Немецкие танкн едут сами собой. Однако военный комментатор неосторожно заметил, что как бы далеко ни заехал танк, рано или поздно у него кончится горючее. А кроме того, прорвавшиеся танки можно отрезать от главных сил и легко уничтожить. Он заверял публику, что нет никаких оснований для беспокойства, хотя противник и вклинился в наши линии. Это совершенно обычное дело на войне, и обе стороны подвергаются серьезному риску.