Поэтому, не обращая внимания на приказы, я атакую только реальные цели на обоих берегах Одера, скопления танков, автомобилей и артиллерии. Однажды из Берлина прибывает генерал, который сообщает, что на снимках, сделанных самолетами-разведчиками, видны несколько новых мостов. Он говорит:

«Вы так и не доложили, что эти мосты разрушены. Вы должны продолжать атаковать их».

«В основном это вообще не мосты», — объясняю я.

Тут на его лице проступает недоумение, и мне в голову приходит одна идея. Я говорю ему, что только что собирался взлететь, и приглашаю занять место стрелка на моем самолете. Я обещаю генералу, что он все увидит собственными глазами. Какое-то время он колеблется, но потом замечает насмешливые взгляды моих молодых офицеров, которые развеселились, услышав мое предложение, и соглашается. Я отдаю эскадре дежурный приказ атаковать плацдарм, а сам выхожу к цели на предельно малой высоте и лечу от Шведта до Франкфурта-на-Одере. В нескольких местах мы встречаем довольно плотный зенитный огонь, и генерал вскоре вынужден признать, что так называемые «мосты» на самом деле просто следы на льду. Он видел достаточно. После посадки он ке скрывает своей радости. Он во всем убедился лично и теперь может сделать соответствующий доклад. Как-то ночью ко мне прибывает рейхсминистр Шпеер, который привозит новое задание фюрера. Я должен разработать план операции. Шпеер вкратце излагает идею:

«Фюрер хочет атаковать плотины гидроэлектростанций, снабжающих энергией военные заводы Урала. Он полагает, что производство вражеских вооружений, в особенности танков, на год будет нарушено. Этот год даст нам совершенно необходимую передышку. Вы должны подготовить операцию, но ни в коем случае не должны лететь сами. Фюрер это особо подчеркнул».

Я указал министру, что есть более подходящие кандидатуры для решения этой задачи. Лучше обратиться к офицерам дальней бомбардировочной авиации, которые гораздо больше меня разбираются в таких вещах, как навигационная астрономия и тому подобном. Я всего лишы специалист по бомбометанию с пикирования и обладаю совершенно иными опытом и знаниями. Более того, если командование не желает, чтобы я просто рехнулся, я должен получить разрешение лететь вместе с экипажами, которые я подготовлю.

«Фюрер желает, чтобы именно вы руководили операцией», — повторяет Шпеер.

Я задаю несколько вопросов относительно технических возможностей самолетов и типов бомб, которые планируется использовать в этой операции. Если это нужног сделать как можно быстрее, то следует рассматривать лишь бомбардировщик Не-177, хотя не совсем ясно, пригоден ли он для решения подобных задач. С моей точки зрения, для разрушения плотин следует использовать особые бомбы, нечто вроде торпед, однако они: еще не проходили испытаний. Я категорически отказываюсь от предложения Шпеера использовать 1000-килограммовые бомбы, так как совершенно уверен, что с ними не удастся добиться успеха. Я показываю министру аэрофотоснимки, сделанные на северном участке Восточного фронта. Я сбросил две такие бомбы на бетонный мост через Неву, однако он не рухнул. Поэтому сначала следует решить проблему с бомбами, а потом добиться для меня разрешения участвовать в налете. Вот мои условия, если фюрер желает, чтобы именно я занимался этой проблемой. И ему уже прекрасно известны мои возражения относительно того, что мой опыт лежит в совершенно иной области.

После этого я получаю досье с фотографиями искомых заводов и с любопытством их изучаю. Я вижу, что большая часть их расположена под землей, а потому совершенно неуязвима для атак с воздуха. На фотографиях, сделанных во время войны, изображены плотина, электростанция и несколько заводских цехов. Как ухитрились сделать эти снимки? Я мысленно возвращаюсь к своему пребыванию в Крыму и складываю два и два. Получается четыре. Когда мы находились в Сарабузе, я поддерживал форму, занимаясь тяжелой атлетикой и метанием диска после вылетов. На нашем аэродроме часто приземлялся выкрашенный черной краской самолет, из которого выходили таинственные пассажиры. Один из летчиков под большим секретом рассказал мне, чем они занимаются. Этот самолет привез русских священников из свободолюбивых государств Кавказа, которые добровольно выполняли задания германского командования. Эти священники, одетые в черные рясы, с окладистыми бородами, несли на груди пакеты либо с фотокамерами, либо со взрывчаткой в зависимости от задания. Они считали победу немцев единственным шансом сохранить свободу вероисповедания и независимость церкви. Все они были фанатичными врагами большевиков, а следовательно, нашими союзниками. Они до сих пор стоят у меня перед глазами: благородные люди со снежно-белыми волосами и чеканными медальными профилями. Они возвращались из российской глубинки, доставляя важнейшие фотографии, месяцами находились в дороге и появлялись лишь после выполнения задания. Если кто-то из них пропадал, это означало, что он отдал свою жизнь во имя свободы: либо у него не раскрылся парашют во время прыжка, либо он погиб при попытке перейти линию фронта на обратном пути. На меня произвел огромное впечатление рассказ этого летчика о том, как эти святые люди без колебаний прыгают в ночь, поддерживаемые верой в свою великую миссию. В то время мы сражались на Кавказе, и их сбрасывали с парашютами над горными долинами, где жили их родственники. С помощью родных они намеревались организовать очаги сопротивления и проводить диверсионные акты.

Все это вспомнилось мне, когда я пытался догадаться, откуда взялись фотографии заводов.

После нескольких общих замечаний относительно хода войны, в которых Шпеер выразил свою непоколебимую веру в гений фюрера, он уехал рано утром, пообещав прислать новые документы, касающиеся уральских планов. Но до этого так и не дошло, поскольку события 9 февраля сделали мое участие в этой операции невозможным.

В результате разработка плана бйла поручена кому-то другому. Но затем стремительно ускорившийся бег событий в последние месяцы войны вообще лишил этот план всякого смысла.

Рано утром 9 февраля в штабе эскадры раздается телефонный звонок. Из Франкфурта только что сообщили, что ночью русские переправились через реку у деревни Лебус немного севернее города и при поддержке танков удерживают плацдарм на западном берегу. Положение более чем критическое. Мы не имеем в этом районе пехоты, чтобы сбросить русских в реку, и нет возможности перебросить туда тяжелую артиллерию, чтобы остановить их. Поэтому ничто не может остановить советские танки, если те двинутся прямо на Берлин. Вдобавок они могут перерезать железную дорогу и шоссе Франкфурт — Берлин, которые имеют решающее значение для снабжения фронта на Одере.

Мы летим туда, чтобы выяснить, насколько точен этот доклад. Уже издалека я замечаю понтонный мост. Задолго до того, как мы приблизились к нему, нас встречает плотный зенитный огонь. Да, русские подготовили нам хороший сюрприз! Одна из моих групп атакует мост, проложенный прямо по льду. Мы не слишком заблуждаемся насчет того, каких результатов можно добиться. Мы уже давно знаем, что иваны обычно заготавливают такие запасы строительных материалов, что могут отремонтировать мост почти мгновенно. Я вместе с противотанковой эскадрильей лечу вдоль западного берега реки ниже остальных самолетов. Я вижу следы стальных монстров, но не их самих. Или это следы артиллерийских тягачей? Я спускаюсь еще ниже, чтобы проверить точнее, и вижу несколько танков на северной окраине деревушки Лебус. Они неплохо замаскированы в складках речной долины. Судя по всему, русские имеют здесь 12–15 танков. Что-то ударяет по крылу моего пикировщика. Это попадание из мелкой зенитки. Я лечу очень низко, и по мне отовсюду стреляют зенитки. Эту переправу прикрывают от 6 до 8 батарей. Судя по всему, здесь собраны опытные наводчики, которые приобрели богатый опыт борьбы со «Штуками». Они не используют трассирующие снаряды, и мы не видим светящихся нитей, которые тянутся к самолету. Пилот понимает, что по нему открыли огонь, лишь когда самолет вдруг резко вздрагивает от удара. Русские прекращают огонь, как только мы начинаем набирать высоту, поэтому другие бомбардировщики не видят, кого должны атаковать. Только если пролетаешь на очень малой высоте над целью, можно заметить язычок пламени, вылетающий из ствола орудия при выстреле. Я думаю, что предпринять. Плоская речная долина не дает возможности незаметно подойти к цели, укрываясь за складками рельефа. Здесь нет ни высоких деревьев, ни зданий. И вскоре я понимаю, что мой богатый опыт и тактические навыки могут помочь лишь в одном — нам следует нарушить все правила, которые из них вытекают. Единственное возможное решение: смело атаковать и положиться на удачу. Если бы я всегда действовал подобным образом, очертя голову, я бы уже давно лежал в могиле. Однако поблизости нет наших войск, и противник находится всего в 80 километрах от столицы Рейха. Это чудовищно близко, если к Берлину рвутся вражеские танки. Но времени на рассуждения не осталось. Мне придется еще раз испытать свое везение. Вперед! Я приказываю остальным пилотам держаться подальше. Среди них есть несколько новичков, которые вряд ли чего добьются при такой сильной ПВО, гораздо вероятнее, что мы понесем совершенно неоправданные потери. Как только я спущусь ниже, и зенитки начнут меня обстреливать, остальные летчики смогут сосредоточить огонь бортовых пушек на зенитках, которые раскроют себя. Всегда есть шанс, что это смутит ивана и помешает ему целиться. Я вижу несколько танков ИС, остальные — Т-34. После того как я поджег 4 танка, израсходовав весь боекомплект, мы улетели назад. Я сообщаю начальству о том, что видел, и подчеркиваю тот факт, что атаковал лишь потому, что противник находится совсем рядом с Берлином, иначе такая атака была бы неоправданной. Если бы линия фронта проходила дальше к востоку, я обязательно выждал бы более благоприятную ситуацию, по крайней мере, дождался бы, пока танки выйдут из-под прикрытия зениток, сосредоточенных вокруг моста. После двух вылетов я сменил самолет, так как он получил повреждения от огня зениток. Мы в четвертый раз поднимаемся в воздух, пылают уже 12 танков. Я пролетаю на бреющем над танком ИС, который дымится, но упорно не желает гореть.