«С моей точки зрения, в настоящий момент мы уже не можем завершить войну победой на обоих фронтах. Но еще возможно победить на одном фронте, если нам удастся заключить перемирие на другом».

По его лицу проскользнула усталая улыбка, и он ответил:

«Вам легко так говорить. С 1943 года я непрерывно пытаюсь заключить мир, но союзники не желают этого. С самого начала войны они требовали безоговорочной капитуляции. Моя личная судьба не имеет никакого значения, но каждый человек в здравом уме понимает, что я не могу принять безоговорочную капитуляцию для германского народа. Переговоры идут даже сейчас, но я уже совершенно не надеюсь на их успех. Поэтому мы должны сделать все, чтобы преодолеть кризис, а новое оружие еще может принести нам победу».

После обмена мнениями о ситуации на участке армии Шернера фюрер говорит мне, что намерен подождать еще несколько дней, чтобы увидеть, развивается ли ситуация так, как он ожидает, или оправдаются мои опасения. В первом случае он снова вызовет меня в Берлин, чтобы я наконец принял новое назначение. Был уже почти час ночи, когда я покинул бункер фюрера. Первые посетители уже дожидаются в приемной, чтобы поздравить его с днем рождения.

Мы возвращаемся в Куммер рано утром, держась на малой высоте, чтобы избежать встречи с американскими «Мустангами», четырехмоторными бомбардировщиками и «Тандерболтами», которые вскоре появляются на большой высоте. Они сопровождают меня почти на всем обратном пути. Находиться в воздухе на одиночном самолете под этими вражескими армадами, постоянно мучаясь вопросом: «Заметили меня или нет?» — дело более утомительное, чем иной боевой вылет. Не удивительно поэтому, что мы с Нирманном взмокли от напряжения. Мы были искренне рады почувствовать под ногами родной аэродром.

Русские несколько ослабили давление на наши позиции к западу от Гёрлица. Это стало следствием наших ежедневных вылетов, в ходе которых они понесли большие потери. Как-то вечером, завершив полеты, я приехал в Гёрлиц, мой родной город, который оказался в районе боев. Здесь я встретил многих друзей детства. Все они заняты какими-то делами, причем одной из самых важных обязанностей является служба в фольксштурме, который будет защищать их родной город. Это странная встреча: мы боимся высказать мысли, которые у всех нас на уме. Каждый в одиночку несет свой груз проблем, печалей и тревог, но сегодня мы видим перед собой лишь угрозу с востока. Женщины занимаются мужской работой. Они роют ловушки для танков и откладывают в сторону лопаты лишь для того, чтобы накормить детей. Старики забыли о грузе прожитых лет и работают так, что пот льет с них ручьями. Мрачная решимость написана на лицах девушек. Они знают, что ждет их, если красные орды прорвутся. Люди сражаются за свою жизнь! Если бы западные народы собственными глазами увидели, что происходит в эти роковые дни, и осознали их подлинное значение, они очень быстро забыли бы о своем снисходительном отношении к большевизму.

В Куммере размещена только 2-я группа Штаб эскадры размещается в школе в Нимесе, кое-кто из нас живет в домах местных жителей. 95 процентов населения здесь составляют немцы, и они делают все возможное, чтобы исполнить любое наше пожелание. Добраться до аэродрома не всегда легко, не все водители внимательно следят за воздухом. Американские и русские самолеты рыскают на малой высоте по всей стране, часто путаясь друг у друга под ногами. Наиболее неприятные визитеры появляются с запада, но и восточные немногим лучше.

Когда мы поднимаемся в воздух, то часто обнаруживаем, что «ами» уже поджидают нас с одной стороны, а русские — с другой. Наши старые Ju-87 по сравнению с вражескими самолетами медлительны, как улитки. Когда мы наконец добираемся до цели, нервы уже напряжены до предела постоянными воздушными боями. Если мы атакуем, воздух буквально кишит вражескими самолетами. Если мы возвращаемся домой, нам снова приходится прорываться сквозь кольцо вражеских самолетов, прежде чем зайти на посадку. Нашим зениткам, прикрывающим аэродром, приходится постоянно расчищать нам путь.

Американские истребители не атакуют нас, если видят, что мы направляемся к линии фронта и уже ведем бой с иванами.

Обычно мы взлетаем утром с аэродрома Куммер силами 4 или 5 противотанковых самолетов в сопровождении 12–14 истребителей FW-190, которые несут бомбы и в то же время прикрывают нас. Противник уже дожидается нас, сосредоточив значительно превосходящие нас силы. Очень редко, только если удается собрать достаточно бензина, мы можем проводить совместные операции всеми частями, находящимися в моем распоряжении. Но даже в этом случае противник имеет пятикратное превосходство! Да, наш хлеб насущный, обильно полит потом и слезами.

25 апреля мне приходит очередная радиограмма из ставки фюрера. Разобрать в ней ничего нельзя, судя по всему, ее отправляли в страшной спешке. Но я догадываюсь, что меня опять вызывают в Берлин. Я звоню в штаб авиационного командования и сообщаю, что меня, похоже, вызывают в Берлин, и прошу разрешения лететь туда. Но командующий отказывает, так как, согласно армейским сводкам, бои идут вокруг аэродрома Темпельгоф, и он не знает, захвачен аэродром противником или еще нет. Он говорит:

«Если вас собьют над русской территорией, мне отрубят голову за то, что я позволил вам лететь».

Но обещает, что постарается как можно быстрее связаться с полковником фон Беловым и запросит точный текст радиограммы, а также уточнит, где мне садиться, если это вообще нужно делать. В течение нескольких дней ничего не слышно, но 27 апреля около 11 вечера он звонит мне и сообщает, что сумел, наконец, связаться с Берлином. Я должен лететь туда ночью на Не-111 и приземлиться на широкой магистрали, пересекающей Берлин в том месте, где находятся Бранденбургские ворота и стоит монумент Победы. Меня будет сопровождать Нирманн.

Взлететь на «Хейнкеле» ночью — уже штука достаточно сложная, так как наш аэродром не имеет не только огней по периметру, но и вообще никакого освещения. Кроме того, летное поле не слишком велико, и с одной стороны к нему подходят довольно высокие холмы. Чтобы все-таки взлететь, нам пришлось частично осушить топливные баки, так как требовалось уменьшить взлетный вес самолета. Естественно, это сокращает время, которое мы можем находиться в воздухе, что является серьезным осложнением.

Мы взлетаем в час ночи в кромешной темноте. Мы летим над Судетами на северо-северо-запад в район боевых действий. Местность под нами освещают мерцающие огни пожаров, многие города и села объяты пламенем. Сейчас вся Германия в огне. Мы понимаем, что бессильны помешать этому, но лучше об этом не думать. На окраинах Берлина советские прожектора и зенитки перехватывают нас. Ориентироваться в городе почти невозможно, так как он весь затянут густой пеленой дыма. В некоторых местах огонь пылает так яростно, что ослепляет, и разглядеть что-либо на земле просто невозможно. Мне приходится какое-то время смотреть в темноту, чтобы глаза снова начали видеть, но даже после этого я никак не могу найти нужный мне проспект. Одно пожарище за другим, вспышки орудийных выстрелов — кошмарное зрелище. Мой радист установил связь с землей, и нам приказано ждать. Через 15 минут от полковника фон Белова приходит радиограмма, что посадка невозможна, так как дорога находится под сильным артиллерийским обстрелом, а Советы уже захватили Потсдамер-плац. Мне приказано лететь в Рехлин, доложить о прибытии по телефону и ждать дальнейших приказаний.

Мой радист переходит на волну нужной нам станции. Мы летим, постоянно вызывая Рехлин, так как наши баки почти пусты, и мы не можем ждать лишней минуты. Под нами море огня, это означает, что красные прорвались к Берлину и с другой стороны — у Нойрюппина. Поэтому свободным остается лишь узкий коридор, ведущий на запад. На мое требование включить посадочные огни аэродром Рехлина отвечает отказом. Они боятся, что немедленно навлекут на себя атаку вражеских самолетов. Я читаю им открытым текстом свой приказ садиться у них, добавив несколько не слишком вежливых замечаний. Постепенно мы начинаем чувствовать себя неуютно, так как бензин может кончиться в любой момент. Внезапно слева от нас вспыхивают тусклые огоньки, обозначая контур посадочной полосы. Мы садимся. Но где мы? В Виттстоке, в 20 километрах от Рехлина. Виттсток слышал по радио нашу беседу с Рехлином и рискнул включить свои огни. Через час, около 3 ночи, я прибываю в Рехлин, где в штабе имеется УКВ-станция. С ее помощью мне удается связаться с Берлином. Полковник фон Белов говорит, что мне уже не нужно пробиваться в Берлин, так как фельдмаршал Риттер фон Грайм успел связаться по радио со ставкой и принял на себя мои обязанности. Более того, по словам фон Белова, сейчас в Берлине приземлиться невозможно. Я отвечаю: