«Внимание, ветер слева. Сделайте поправку на снос».
Прямое попадание бомбы с третьего самолета покончило с мостом. Я сделал еще круг, чтобы получше разглядеть позиции зенитных орудий, бешено обстреливавших нас, и приказал остальным самолетам атаковать их.
«Сегодня они отправятся прямиком в ад», — резюмировал Хенчель.
К несчастью, два новичка заметно отстали, когда начали пикировать. Лаги отрезали их от группы. Один из летчиков полностью потерял ориентировку и промчался мимо меня вглубь вражеской территории. Я попытался перехватить его, но не мог бросить всю группу ради спасения отдельного самолета. Я вызывал летчика по радио, я проклинал его, но все бесполезно. Он летел к русскому берегу Днестра. За его самолетом тянулась тонкая струйка дыма. Наверняка он мог продержаться в воздухе еще несколько минут, как сделал второй подбитый самолет, и, оставшись с группой, вскоре достиг бы наших траншей.
«Этот идиот совершенно потерял голову», — прокомментировал по радио Фикель. В этот момент я больше не мог думать о пропавшем пилоте, я должен был собрать вместе растрепанную группу и вести ее обратно на восток в оборонительном строю. Через четверть часа истребители красных отвязались от нас, потерпев поражение, и мы полетели на аэродром в обычном строю. Я приказал командиру 7-й эскадрильи вести соединение домой. Вместе с лейтенантом Фишером, летевшем на втором самолете штабного звена, я заложил вираж и полетел назад на малой высоте. Мы скользили над самой водой между пологими песчаными берегами. Вскоре я различил впереди русские истребители, которые кружили около моста на высотах от 1,5 до 4,5 километров. Меня было очень трудно заметить, так как мы летели «на уровне воды», вдобавок русские совершено не ожидали нашего возвращения. Резко перескочив береговой откос, я увидел справа на расстоянии 3 или 4 километров наш самолет. Он совершил вынужденную посадку в поле. Летчики стояли рядом, они дико замахали руками, когда я пролетел над ними на бреющем. «Если бы вы так же внимательно следили за мной раньше, эта рискованная операция не потребовалась бы», — пробормотал я себе, оглядываясь кругом, чтобы определить — пригодно ли поле для посадки. Ничего, нормально. Я постарался приободрить себя, прошептав: «Все будет в порядке… продолжай. Это будет уже седьмой экипаж, который я подбираю под носом у русских». Я приказал лейтенанту Фишеру оставаться в воздухе и перехватить истребители, если они попытаются атаковать нас. После атаки моста я знал направление и силу ветра. Выпустить закрылки, убавить газ. В следующий миг я сяду… Что случилось? Я промазал! Мне пришлось дать газ, чтобы совершить новый заход. Или это дурной знак, и мне не следует садиться? Мы слишком близко от цели, которую атаковали совсем недавно, но достаточно далеко от советских траншей! Трусишь? Снова убрать газ, выпустить закрылки — я снижаюсь… и теперь замечаю, что земля очень мягкая. Мне даже не потребовались тормоза. Мой самолет остановился прямо перед нашими товарищами. Это наш новый экипаж — обер-ефрейтор и унтер-офицер. Хенчель сдвинул колпак, и я сделал им знак, чтобы они быстрее забирались в кабину. Мотор работал, и они поскорее устроились позади Хенчеля. Красные соколы продолжали кружить высоко в небе. Они все еще не видели нас.
«Приготовься, Хенчель!»
«Готов».
Я дал газ и убрал закрылки, намереваясь повернуть назад и взлететь точно в том месте, где я приземлился, но мое правое колесо увязло глубоко в земле. Я добавил газ, однако добился лишь того, что колеса увязли еще глубже. Мой самолет отказывался сдвинуться с места. Возможно, грязь набилась между обтекателями и стойками шасси, заклинив колеса.
«Хенчель, выпрыгни и сними обтекатели. Возможно, тогда мы сможем взлететь».
Удерживающие растяжки лопнули, но обтекатели колес остались на месте. Впрочем, и без них мы не смогли бы взлететь, так как увязли в грязи. Я дергаю ручку управления взад и вперед, передвигаю сектор газа, но все это не приносит никакой пользы. Мы пытаемся вручную развернуть самолет, но и это не помогает. Лейтенант Фишер пролетает у нас над самыми головами и спрашивает по радио:
«Может, мне сесть?»
После секундного колебания я сказал себе, что если он сядет, то увязнет точно так же, и я отвечаю:
«Нет, ты не должен садиться. Лети домой!»
Я осмотрелся. Теперь появилась толпа Иванов, примерно в 400 метрах от нас. Нам следовало убираться. Я крикнул: «За мной!» — и мы бросились бежать на юг так быстро, как только могли. Когда я летел сюда, то запомнил, что до Днестра примерно 6 километров. Мы должны добраться до него и любым способом переправиться через реку, иначе мы станем легкой добычей преследующих нас красных. Бежать оказалось совсем не просто. На мне были тяжелые меховые сапоги и меховая куртка. Жарко — это было не то слово! Но никого из нас не требовалось подгонять. Мы совсем не собирались кончать жизнь в советском концлагере. Для пилота пикирующего бомбардировщика попадание в такой лагерь означало немедленную смерть.
Мы бежали примерно полчаса, показав совсем неплохой результат. Иваны теперь отстали от нас примерно на километр. Внезапно мы оказались на краю почти отвесного обрыва, у подножия которого текла река. Мы заметались туда и сюда, пытаясь найти спуск… напрасно! Но иваны сидели у нас на пятках. Затем я внезапно вспомнил детство, и меня осенило. Чтобы спуститься с вершины высокой ели, мы скользили с одной ветки на другую и таким образом благополучно добирались до земли. На каменистом склоне — множество раскидистых колючих кустов, вроде нашего шиповника. Один за другим мы соскользнули по склону и оказались на берегу реки, все утыканные колючками, в разорванной в клочья одежде. Хенчель начал нервничать еще больше. Он кричит:
«Ныряем сразу. Лучше утонуть, чем быть захваченным русскими».
Но здравый смысл советует иное. После нашего кросса мы буквально дымимся. Нужно немного отдышаться и содрать с себя всю лишнюю амуницию. Тем временем наверху появляются иваны. Они не видят нас, так как мы находимся под откосом. Они бегают вдоль берега, не в силах понять, куда же мы подевались. Они никак не могут сообразить, каким чудом мы сумели перелететь через препятствие. На Днестре половодье. Сыплет мелкий снег, и по реке мимо нас проплывают небольшие льдины. Мы прикидываем, что ширина реки в этом месте около 600 метров, а температура воды всего на 3–4 градуса выше нуля. Трое моих спутников уже находятся в воде. Я быстро скидываю меховые сапоги и меховую куртку. После этого прыгаю следом за ними в воду, одетый только в рубашку и брюки. Под рубашкой у меня карта, а в кармане брюк лежат мои награды и компас. Когда я оказался в воде, то невольно подумал: «Да, никогда не собирался делать этого». А потом все как-то само собой вылетело из головы.
Очень быстро холод сковывает все тело. Я начинаю задыхаться и уже больше не чувствую, что плыву. Сосредоточиться! Думать только о том, что плывешь, и контролировать все свои движения. Невероятно далекий берег постепенно становится все ближе. Остальные плывут впереди меня. Я думаю о Хенчеле. Он сдавал нормативы по плаванию, когда мы вместе служили в резервной эскадрилье в Граце. Но если он сегодня, в гораздо более трудных условиях, выложится до предела, то сумеет повторить рекордное время или, по крайней мере, подойдет к нему вплотную. На середине реки я поравнялся с ним. В нескольких метрах впереди плывет стрелок второго самолета. Унтер-офицер уже далеко впереди, судя по всему, он — превосходный пловец. Постепенно мое сознание начинает отключаться, остается только инстинкт самосохранения, который борется с усталостью. Я, как бывший десятиборец, был способен на сверхнапряжение. Мои мысли невольно обратились к прошлому, когда нам предстояла последняя дисциплина — бег на 1500 метров. Очень часто мы выкладывались до предела, чтобы показать наилучшие результаты в предыдущих 9 видах. Упорные тренировки сейчас сослужили мне хорошую службу. Если говорить спортивным языком, я выложился не более чем на 90 процентов возможного. Унтер-офицер уже выбрался из воды и рухнул на берегу. Немного позднее я тоже достиг спасительного берега, а вскоре вслед за мной приплыл и обер-ефрейтор. Хенчелю еще предстояло проплыть около 150 метров. Первые двое лежат без движения, промерзшие до костей. Стрелок что-то лихорадочно бормочет. Я сижу и смотрю, как Хенчель сражается с рекой. Еще 80 метров. Внезапно он вскидывает руки и кричит: «Я не могу! Я больше не могу!» — и скрывается под водой. Потом он на мгновение показывается на поверхности и снова погружается, теперь уже навсегда. Я снова бросаюсь в воду, расходуя оставшиеся 10 процентов энергии, которые, как я надеюсь, все-таки остались во мне. Я добираюсь до того места, где утонул Хенчель. Я не могу нырнуть, так как для этого мне нужно наполнить воздухом легкие, но лютый холод не позволяет это сделать. После нескольких бесплодных попыток я лишь сумел кое-как снова добраться до берега. Если бы я и сумел вытащить Хенчеля на поверхность, то наверняка утонул бы вместе с ним в Днестре. Он был очень тяжелым, и такое напряжение было мне уже не по силам. Теперь я лежал ничком на берегу… слабый… измученный… но где-то глубоко в сознании все равно горько сожалеющий о смерти своего друга Хенчеля. Немного оправившись, мы прочитали заупокойную молитву в память о товарище.
