XXVIII. В ЧАСЫ БЕССОННЫЕ Нет, – не идет перо. Томлюсь, борясь с дремотой, Но только дразнит сон с злорадностью врага… Ни сна, ни грез живых… А ночь еще долга, Чуть движет маятник минуты с неохотой. Есть в полночи теперь неласковое что-то, Она, скупясь, дарит созвучий жемчуга… О, Русь далекая! Там, в юности блага Была бессонница над творческой работой. Тогда я счастлив был, беспечный и ничей, Сокровищем надежд богаче богачей, В часы бессонные не дрогли зябко плечи. Уютно пел сверчок, домашний домрачей, И под приветный треск старинной жаркой печи Звенел внезапный стих смелей и горячей. XXIX. ОБЛАКА Лелеет благостно пучин небесных влага Жемчужные кряжи плавучих островов. Там невод не ходил на хищный свой улов, Там ни один корабль не нес цветного флага. Там нет борьбы за власть, за жизненные блага, За призрак праздных прав, за целость берегов… Там – человека нет. И мир так свеж и нов В садах блаженного, как рай, архипелага. О, если б отряхнуть земную тяготу, Умчаться к облакам – в простор и высоту… Уж слишком горестно и больно здесь внизу мне.. Быть может, там покой и счастье обрету… Тем обольстительней стремленья, чем безумней… Не сам ли Бог мне дал крылатую мечту?!. XXX. ЦЕРКВИ Священник молится в тиши благого часа Об единеньи всех, о мирных временах, О страждущей Руси, о всех ее сынах… И плачут дисканты, и скорбны вздохи баса… Навис кадильный дым; огни иконостаса Мерцают призрачно в его густых волнах; Печаль лампад живит иконы на стенах… И смущена душа под кротким Ликом Спаса. Тогда-то чуется призыв издалека: «Придите все ко Мне, чья ноша здесь тяжка, И бремя легкое вас научу подъять Я». Благословляет мир простертая рука С кровавой язвою безвинного распятья… И ясен жизни смысл… И сладостна тоска… XXXI. ПОДМАСТЕРЬЕ Певца-мечтателя в изгнаньи рок-насильник Бессмысленно связал с заводским верстаком… Тугой металл гудит под тяжким молотком, И целый день визжит назойливый напильник. На сердце залегла тоска, как червь-могильник; Усталость… Духота… Чуть вспыхнув огоньком, Бессильно никнет мысль. Затеплившись тайком, Вмиг замирает песнь, как гаснущий светильник. Мы знаем: пот лица – возмездие греха… Нет смысла в ропоте… Душа в тоске тиха… Но пред самим собой бесцельно лицемерье. Какая глупая и злая чепуха, Что погибает здесь, как жалкий подмастерье, Он, мастер русского певучего стиха. 1931 XXXII. ПАРКИ Всю ночь бессонница, тоска и лихорадка… Растет безликий страх. И трех зловещих прях Мерещатся черты в густых ночных тенях В часы бездонного духовного упадка… Они за мной следят… Зачем?.. Или разгадка Всех непостижных тайн так близко при дверях? О, как знобит опять… Чьи там шаги в сенях? Не задувайте свет!.. Пусть теплится лампадка. Постой, помедли, Смерть! Еще утаено Немало радостей в грядущем, и оно Для жажды жизненной их держит, как заложниц. Я жить, я жить хочу! Озноб трясет… Темно… И к сердцу холод льнет незримых глазу ножниц… Чуть вьется жизни нить… Жужжит веретено. XXXIII. ДВА СЛЕПЦА Московский князь не спит. Лампады у божницы Трепещут ласково в тесовом терему; Уют и мир кругом. А он в немую тьму Испуганно вперил незрячие зеницы. Ужасно в тишине. То скрипнут половицы, То крик подавленный причудится ему… И в бездне темноты, как в зыблемом дыму, Пред ним всплывают вновь кровавые глазницы. Для блага земского решил он братский спор Злодейством в черный день. И Божий суд был скор: Он сам был ослеплен… Не дрогнул нож наемный. «За око – око, брат!» – змеясь, шипит укор, И мечется в тоске, без сна Василий Темный… И жжет, неумолим. Косого мертвый взор. XXXIV. ПЕСЕНКА Да, выпадают дни… Пылает гнев горючий, Обиды горечь жжет… На сердце тяжело… И вдруг, как от луча граненое стекло, В нем просияет мрак от радостных созвучий. И верит им душа. Сомнений тают тучи, Спокойно входит мысль в прозрачное русло. Как праздник – будний день! Не солнце ль вновь взошло? Как радостен теперь в душе разлив певучий. И песенка без слов, затихнув вдалеке, Не гибнет, как круги от всплеска на реке, – К престолу Божьему пред ней пути прямые… Так молится пчела, жужжащая в цветке, И, думается, так поют глухонемые, Не одинокие в их замкнутой тоске. |
