16 И вдруг… не жить… не быть… Но знать, Что вечной жизни благодать Везде кипит, и бьет во всем Неиссякающим ключом, И что, рядясь во все цвета, Природы пышной красота Дарит земле о счастьи сны… Наряд серебряной весны, Осенний золотой убор, – О, неужели, с этих пор Для глаз моих ваш блеск угас, И буду я, вблизи от вас, Здесь, замурован в тесный склеп, Лежать, бесстрастен, глух и слеп… 17 Я жить хочу. Отдай, отдай Мне, Боже, жизнь… В Твой мир, как в рай, Позволь опять вернуться мне. Сбери в небесной вышине Все тучи сонмом… Надо мной Пусть дождь могучий, проливной Потоком хлынет, и сорвет С меня земли могильной гнет. 18 Я смолк. И в мертвой тишине, Кругом царившей, ясно мне Моя мольба слышна была: Казалось, звонких два крыла Ее умчали от земли, И обещаньем принесли Назад, с небесной вышины, Как звон трепещущей струны. 19 И вмиг, пугая свистом слух, Внезапный ветер, как пастух, Бичом сгоняющий стада, Хлестнул по тучам. Их орда, Теснясь, идя в смятеньи вспять Обволокла весь мир опять, И хлынул дождь, струясь сплошной Непроницаемой стеной. 20 Поток потряс мою тюрьму… И, как случилось – не пойму, Но в мертвый мир, в мой мир утрат, Такой проникнул аромат, Какой лишь редко, лишь тайком Живым и радостным знаком. И чудилось так сладко мне, Что песнь я слышу в полусне: Так эльф беспечный, жизнь любя, Поет бездумно, про себя… Еще мгновенье, – и постиг Я пробужденья светлый миг. 21 Уж въявь, у самой головы Я слышал тихий шум травы; Персты прохладные дождя, Сухие губы холодя, Снимали с них запретный знак Печати смертной… Тяжкий мрак Упал с очей… И, как мечту, Я видел яблони в цвету, Сверканье капель дождевых, И трепет пятен световых, И высь, синее бирюзы; Вдали терялся гул грозы; И орошенный ливнем сад Свой благовонный вздох был рад Прислать к надгробью моему… И, как случилось, – не пойму, – Но я, вдохнув тот аромат, Души почувствовал возврат. 22 Вскочил я… Крикнул… Страстно дик Был голос мой. Подобный клик Мог кинуть в дали, до небес Лишь тот, кто умер… и воскрес. Я, как безумный, ликовал: Руками страстно обвивал Стволы деревьев; бархат трав Лелеял, вновь к земле припав; Опять поднявшись, вновь ласкал Листву кустов и камни скал, И, руки к небу вознося, Смеялся я, смеялся я. 23 Смеялся я, пока прилив Рыданий, горло захватив. Не стиснул груди. Перебой Мне сердце сжал… И сам собой Нежданно хлынул из очей Горячих слез живой ручей… А с ним безудержна была Молитвы пламенной хвала. 24 Ты, Боже, славен и велик. Ты в жизни мира – многолик, – Но Образ Твой я обрету Везде, как свет и красоту. Пройдешь ли, над травой скользя, Мне в ней сверкнет Твоя стезя; На самый тихий шепот Твой Я отзовусь мечтой живой; В глухой ночи и светлым днем, Идя всегда Твоим путем, Везде я к сердцу Твоему Уста молитвенно прижму. 25 Ведь если мир Твой и широк, Не шире сердца он; высок Небесный купол, но и тот Не выше, чем души полет. И сердце чуткое, горя, Раздвинет сушу и моря, А бездну неба рассечет Души дерзающей полет, И явит миру – Лик Творца… Тому ж, кто Божьего Лица Не отразил, – беда тому… И сердце тусклое ему, Соединясь в урочный срок, Расплющат Запад и Восток, Его задавит свод небес За то, что в мире, средь чудес, Душою мелкой не умел Постичь он чуда Божьих дел. 19 марта 1940, Нью-Йорк Владислав Резвый
ОБОСНОВАНИЕ ТЕКСТА Георгий Владимирович Голохвастов (29.Х.1882, Ревель, ныне Таллинн – 15.VI.1963, Нью-Йорк) – один из самых значительных представителей русской поэзии первой волны русской эмиграции в США. Происходил из потомственных дворян Ярославской губернии. В 1902 окончил Пажеский корпус. Служил в лейб-гвардейском Егерском полку, участвовал в Первой мировой войне. С конца 1916 служил в Генеральном штабе. В январе 1917, в чине полковника, был командирован за границу; после октябрьского переворота принял решение не возвращаться в Россию. С 1920 жил в США. В конце 1920-х годов был избран председателем Нью-Йоркского русского Общества искусств и литературы, в 1937 – вице– председателем Американского Пушкинского комитета. |
