XIV. СВИДАНЬЕ Верхом, Цимисхий ждет у шумных вод Дуная, С ним пестрая толпа вельмож, солдат и слуг; Звенит оружие, бряцает сталь кольчуг, И ржаньем тишина разбужена степная. Под латами царя одежд парча цветная; Забрало легкое из тонких светлых дуг Он поднял, глядя в даль. Там волны режет струг, Упрямую корму в их пену окуная. С веслом, как все гребцы, причалил Святослав; В рубахе с поясом, он прост, но величав, – К вчерашнему врагу он прибыл безоружен. В глазах – фиордов синь, за ней – железный нрав; Навис на ухо чуб, и, сажен меж жемчужин, В серьге рубин горит, на солнце запылав. XV. РАЗРЫВ Простилась холодно. Враждою губы сжаты… Рванули лошади, и долго стук колес Ловил я, глядя в даль. А рядом старый пес, Обоим преданный, стоял, как виноватый. Я выстрадал разрыв… Безжалостна была ты… Но мне свободы миг отрады не принес… В отлив забудет ли про холод волн утес? В разлуке каждой есть дыхание утраты. Как счастье памятно! Как всё полно вокруг Тобой, потерянный, озлобившийся друг, От первых светлых дней до горького обмана… Но вечер грустный гас. Блеснул слезами луг, И закурилась мгла ползущего тумана, Как будто дым поплыл свечей, задутых вдруг. XVI. ПО ПРОСЕЛКАМ Качает ровный ход крестьянской одноколки; Ступает мерно конь, не чувствуя вожжи, Лишь озабоченно ременные гужи Поскрипывают в лад с движеньем конской холки. Я гость в родных местах. Уютные проселки Так сердце радуют; все, кажется, межи Я знаю с детских лет. В разливе спелой ржи Мне вновь по-дружески кивает колос колкий. А вечер близится. Рассыпалась роса, Широко разлилась заката полоса Подтеком розовым линяющего ситца. Над тайной сумерек пустынны небеса; Лишь в дальний поздний путь плывет большая птица. А мне – как хорошо! – до дому полчаса. XVII. НА ПЕРЕЛОМЕ В душе ни ропота, ни горьких сожалений… Мы в жизни знали всё. Мечтавшийся давно Расцвет искусств – был наш. При нас претворено Прозрение наук в триумф осуществлений. Мы пили творчества, любви, труда и лени Изысканную смесь, как лучшее вино, И насладились мы, последнее звено В цепи взлелеянных судьбою поколений. Нахлынул мир иной. С ним новый человек. Под грубым натиском наш утонченный век В недвижной Красоте отходит в область мифов. А мы, пред новизной не опуская век, Глядим на пришлецов, как некогда на скифов С надменной жалостью смотрел античный грек. XVIII. МАЙСКИЙ ДЕНЬ Мне ветра поцелуй глаза обжег слегка – И сразу я прозрел. Как не было печали! Смеялся майский день, и в солнечные дали Манил весенний гул, как зов издалека. Пернатых певчий слет звенел средь ивняка, И птицы радостно друг друга окликали; На брачном празднике томился цвет азалий, И страстный поиск был в полете мотылька. Весна дана мне вновь – надежд и грез залогом, Я – словно юноша, негаданным ожогом Давно желанных губ захваченный врасплох. О, сердце! Для чего заботишься о многом?.. Душа всего – любовь. С ней жизни каждый вздох, Как аллилуия, возносится пред Богом. XIX. УЛИЦА Уходит день-делец. Пригашен труд истомный. Но сон обманчивый, от лжи житейской щит, Меня не обольстил. Бунтующий наймит, Я в город ухожу, счастливый, как бездомный. Люблю я свежий мрак, всевидящий, но скромный, – Соблазном вкрадчивым он тянет, как магнит. Маячат призраки. Украдкой шаг звучит, Чуть сеют фонари свой отсвет вероломный. И вдруг – огни, толпа, и женский смех, и шум… Душа взволнована, остро встревожен ум, Лукаво улица влечет в свой омут мутный. В слепой водоворот бросаюсь наобум, И мчит меня, кружа, горячий вихрь попутный Песчинкой чувственной в хмельной людской самум. XX. ЛЕСТЬ ДИОГЕНА Удержан Буцефал на поводу пред бочкой Бродяги-мудреца. Хозяйская ладонь По шее взмыленной похлопала. Но конь, Храпя, копытом бьет, скучая проволочкой. Герой сошел с седла. С багряной оторочкой Наброшен белый плащ на золотую бронь, С косматым гребнем шлем пылает, как огонь, И острие копья горит лучистой точкой. Философ, звавший мир к переоценке цен, Уча, что слава, власть и радость жизни – тлен, Всем этим ослеплен в великом Македонце. Но, овладев собой, приветствию взамен Воскликнул: «Отстранись! Ты – затмеваешь солнце!» Ну, разве же не льстец был циник Диоген? |
