Я заглушил в душе о прошлом сокрушенье

И настоящего бессильно не кляну:

Мне старость принесла заката тишину,

Неистового дня благое завершенье.

Былого с будущим я чувствую смешенье,

Две жизни разные учусь сливать в одну;

Как тень грядущего – встречаю новизну,

А юность новую – как наше утешенье.

Сейчас на улице, гурьбою мяч гоня,

Шумел подростков рой; веселый смех, возня,

Потом задорный спор… И схватка буйной драки.

О, сколько было в них упорства и огня…

И как не помечтать, что эти забияки

С судьбой поборятся удачнее меня.

Молитву лепеча в мерцаньи робкой свечки,

Она доверчиво глядит на образа:

Совсем по-взрослому задумчивы глаза

И нимбом золотым дрожат кудрей колечки.

А днем раздолье ей в лесу, в лучах, у речки,

Всё веселит – цветок, и гриб, и стрекоза.

Да вдруг припустит вскачь, размашисто борза,

Как жеребеночек, не ведавший уздечки.

На зависть, право, прыть у этих непосед!

Но истинно сказал безвестный сердцевед,

Что чистая душа и радость – неразлучки.

Невмочь уж мне бежать за быстроногой вслед,

Но смех ее во мне, и ясным счастьем внучки,

Как светом солнечным, согрет усталый дед.

Не Ангел Смерти ли нисходит в те мгновенья!

Вдруг кто-то мне смежит легко глаза рукой,

По телу разольет неведомый покой

И сердце погрузит в затон отдохновенья.

Не мертвенный застой, а тишь без дуновенья,

Где время не журчит бессонною рекой:

Ни помыслов, ни чувств, ни тягости плотской

На крыльях ласковых живого всезабвенья.

Не так ли, в должный миг, придет и смерть моя…

Погаснет внешний мир. Сольюсь навеки я –

Свободный вновь – со всем, что было, есть и будет.

И, как вкусившая целебного питья,

В безгрезном вечном сне душа себя забудет,

Росинкой растворясь в пучине бытия.

Топорщась, воробьи купаются в пыли,

Сквозь дымку солнце жжет, пылая рдяным шаром,

И духота гнетет недвижным банным паром,

И грузны облака, как с мельницы кули.

Попряталось зверье. Цветы изнемогли…

Грозу зачуял лес с тревогой в сердце старом…

Вот шумно вихрь прошел. Вот гром глухим ударом

Сорвался с высоты и катится вдали.

В смятении земля, измученная зноем.

И тучи черные с серебряным подбоем,

Дымясь и грохоча, грядой идут на нас.

Так конница гремит, смыкаясь тяжким строем,

Чтоб с грозным топотом, блестя стеной кирас,

Промчаться по полю, охваченному боем.

Как славно отдохнуть в таверне придорожной

Под полночь всаднику, продрогшему в метель.

Служанка сонная ушла стелить постель,

Трактирщик угли вздул. Камин трещит тревожно.

«Озяб, хозяин, я. Согреть бы глотку!..» – «Можно!..»

В огромной кружке он запенил крепкий эль,

Нескупо рому влил и яблочный кисель,

Крутой, как шерсть овцы, вмешав, растер надежно.

А кочерга уже нагрета докрасна.

В сосуд ее конец! Скорей! – Шипит она, –

Напиток закипел, повеяв пряным паром.

И гость неспешно пьет заветный взвар до дна;

Горячие глотки в крови текут пожаром…

Глаза слипаются… Тепло… И тишина.

«Всё к лучшему… в конце», – по мудрости китайской.

Мне память шепчет вновь минувшего рассказ,

И мертвые цветы давно безводных ваз

Я оживляю вновь с заботою хозяйской.

Всё знал когда-то я, моей порою майской, –

Любовь, любви тоску, и ласку милых глаз,

И ложный их обет… Как много-много раз

За счастьем гнался я, за мнимой птицей райской.

Ошибкам горестным, обманам нет числа…

И где ж печаль о них? Душа не помнит зла,

Как повести чужой в давно прочтенной книге.

Но, незабвенная, доныне так светла

И радостна мечта о том внезапном миге,

Когда ты в жизнь мою нежданная вошла.

Прогрета полднем тишь под зеленью сквозной,

Лишь треск кузнечиков дрожит, как звон протяжный;

Здесь – рдеют ягоды, там – папоротник важный,

Лоснясь, красуется листвою вырезной.

Вдруг дятел простучит; внизу под крутизной

Испуганный олень встревожит лист овражный –

И тишина опять. И снова дремлет влажный,

Дыханьем пряных трав отягощенный зной.

Природы творческой надежный заповедник,

Все тайны знает лес, как старец-собеседник,

С глазами светлыми и ласковым лицом.

Безмолвных скитников нечаянный наследник,

К их счастью близок я: меж мною и Творцом

Весь чудный мир Его – приветливый посредник.