Мнение о поэзии Глеб Александрович имел подчеркнуто свое собственное, и то, что он считал «первым русским поэтом» не Пушкина, а Баратынского, — это еще пустячок. Сохранилась фонограмма авторского чтения Глинки: он начитал на пленку (уже в середине восьмидесятых годов) более полусотни стихотворений, предварив их довольно длинной декларацией своего понимании поэзии. В частности, он объясняет, почему главный жанр в поэзии для него — лирическая миниатюра: «Лирическая поэзия с самых древних времен являлась наиболее чистым видом словесного искусства, ибо прокрустово ложе ее форм не допускало многословия». Само существование поэзии эпической для Глинки было вообще под вопросом, о ней он не говорит ни слова, лирика для него (не поэзия в целом!) — антитеза прозе. Отсюда и любовь к Баратынскому, одному из величайших в России мастеров лирики.
Человек вполне земной, охотник до всего земного, а заодно и просто охотник, Глинка проводил много времени в одиночестве. Одиночество, пребывание наедине с Собой — лучшее место и время для сочинения лирики. На фонограмме есть еще одно размышление – что это за дело такое, «сочинение стихов», как его назвать: «Существует всего несколько глаголов, определяющих действие, которым заняты поэты: «творить, писать, или сочинять стихи». Владимир Маяковский не любил высокого штиля и выпустил два тома своих стихотворений под заглавием «Тринадцать лет работы». Ахматова о своей работе говорит: «Слагаю я веселые стихи / О жизни грустной, грустной, но прекрасной». Мне думается, что глагол «слагать» наиболее точно передает труд поэта. Тут автор должен именно складывать, слагать свое произведение из звуков и слов. Он озабочен содружеством замысла с формой и обязан считаться с капризами словесного и звукового материала, который предъявляет ему свои законные претензии».
Глеб Глинка слагал стихи почти до самой смерти. Он умер 5 июня 1989 года в доме своего сына Глеба в штате Вермонт, куда был увезен из Нью-Йорка годом раньше. Не прошло и года — 21 марта 1990 года в «Литературной газете» появилась полоса под заголовком «Поэты русского зарубежья», где были написанные в эмиграции стихи Глеба Глинки, а в последующие годы его имя можно было найти на страницах каждой антологии поэтов русского зарубежья; с 1995 года, с выхода антологии Е. Евтушенко «Строфы века» (которую мне довелось редактировать), его стихи стали появляться и на страницах общерусских антологий. Наконец, в 1997 году, в издании Дома-музея Марины Цветаевой увидело свет «Собрание стихотворений» Глеба Глинки, объединившее как стихи из вышедших в эмиграции сборников, так и примерно полсотни ранее не печатавшихся. Вечная Соба отпустила поэта: она, конечно, бессмертна — но смертен каждый отдельный ее собеседник. Писатель откладывает перо и уходит беседовать в иные сферы с иными собеседниками. А читатель, который узнает о Собе Глеба Глинки из ряда его стихотворений, остается наедине уже не с ней, а с поэтом. Не знаю, был ли Глеб Глинка доволен своей Собой . Но говорить с ней он умел на редкость серьезно и порою жестоко: Глинка с Собой справляться за много лет научился. Соба с Глинкой так и не справилась — к счастью.
Архив на издании 1995 года отнюдь не был исчерпан. Оставалась неизданной полностью мемуарная книга «На перевале», оставались не собранными еще несколько десятков стихотворений, не говоря о разнообразной прозе, как довоенной, так и послевоенной. Настоятельно требовалось хоть какое-то минимальное собрание сочинений Глеба Александровича Глинки. И чем дальше отодвигались во времени даты жизни – тем больше была потребность в таком издании.
Именно это издание взыскательный читатель наконец-то держит сейчас в руках.
