Взбежав по ступенькам. Вики дернула дверь.

— Очень странно. Ма никогда ее раньше не запирала. — Достав из-под коврика ключ, она отперла дверь вошла в прихожую.

За ней последовал преподобный Мюррей, а Римо повернулся к Чиуну, который по-прежнему стоял у края газона, ковыряя носком сандалии пожухлую траву у корней молодого деревца.

— Ну, пошли, — позвал его Римо.

— Думаю, что я лучше останусь здесь, — отозвался Чиун. — Что-то есть тут такое, что мне совсем не нравится.

— Ну ясное дело — я. Верно?

— Я говорю серьезно, Римо. В этом месте что-то не так.

— Идем, папочка, — позвал Римо уже от самой двери. — На дворе холодно, и того и гляди сейчас пойдет дождь.

— Но я останусь здесь, — возразил Чиун упрямо.

— Как знаешь, — пожал плечами Римо. Он вошел в переднюю и закрыл за собой дверь.

Подождав несколько секунд, словно вынюхивая что-то в воздухе, Чиун мелкими шажками направился к задней стене дома.

— Внизу уже накрыт стол, — сказала Вики, взбегая по лестнице в кухню. — Я только сполосну руки. Мы приехали, ма!

Преподобный Мюррей направился прямо вниз, а Римо остался в гостиной, пытаясь угадать, что же задумал Чиун. Обычно его трудно было заставить обнаружить так явно свое волнение — если это произошло, значит, дело и вправду серьезное.

Потом Римо услышал снизу хлюпающий звук и в тот же момент — шум воды наверху, в кухне. А затем в кухне раздался отчетливый судорожный вздох, а внизу, в подвале что-то с шумом упало.

По лестнице снизу загрохотали слоновьи шаги отца Мюррея, а вскоре появился он сам, трясясь и причитая: “О, Боже. О, Господи, Господи, Господи”. С полы его черного пиджака капала густая красная кровь; а наверху, в кухне, истошно кричала Вики.

Мюррей кинулся к входной двери, а Римо, на бегу заглянув в подвал, успел заметить на полу большую кровавую лужу.

Преподобный Мюррей стоял, прислонившись к росшему на газоне кипарису: его рвало.

А Римо уже ворвался в кухню. Вики, с мыльной пеной на руках и лице, стояла, сжав колени, посреди кухни, лишь изредка приседая, чтобы перевести дух перед новым отчаянным криком. Кроме нее, в кухне никого не было.

Огромные карие глаза Вики, которые делали сейчас еще больше неимоверно расширившиеся от шока зрачки, смотрели в маленькое кухонное окошко — а с той стороны в него смотрел окровавленный, с ободранной кожей труп, одетый в залитое кровью черное платье и подвешенный к ветвям росшего за окном дерева.

Римо подошел, заслонив окно, и вперил взгляд в бренные останки миссис Рут Энгус.

А потом увидел Чиуна, который стоял, опустив голову, у подножия дерева и ковырял носком сандалии мерзлую землю.

В небольшой уютной квартирке в тихом пригороде Уэстпорта, штат Коннектикут, известном под названием Сосновый Лес, Питер Мэтью О’Доннел с наслаждением потягивал водку с тоником, вполглаза наблюдая за тем, как “Викинги” изображали вялую пародию на игру на поле “Большой чаши” — как вдруг почувствовал, что его левая нога превращается в одно целое с оттоманкой, на которой за секунду до того возлежал он сам, с удовлетворением пялясь в экран своего цветного телевизора с новейшей системой электронной подстройки и встроенным видео. Сейчас же футбол превратился в смутное мелькание разноцветных пятен, а нога — в часть невообразимой мешанины из расщепленного дерева, острых металлических пружин, шурупов и клочьев обивки.

О’Доннел попробовал встать, но в этот момент другая его нога вступила в столь же насильственный симбиоз с табуреткой.

— Тайм-аут, — произнес голос позади него. О’Доннел тем временем расставался с выпитым, равно как и с обедом, завтраком; не задержался и вчерашний ужин. Ноги его выглядели так, будто их использовали в производстве зубочисток, а подол свободной шелковой рубахи представлял собой в данный момент миниатюрное озерцо с дурно пахнущей зеленоватой жидкостью.

— Уаааа-х, — произнес О’Доннел.

— Счет 17:0 не в пользу “Викингов”, — прокомментировал голос. — Хочешь узнать, чем кончится матч — придется поговорить со мной, приятель.

— Га-гаа… йах, — ответствовал О’Доннел, кривясь от боли.

— Потому что на ма-а-леньком листочке в кабинете Винни Энгуса мы обнаружили твое имя. И пометку, что надо тебе позвонить. Для чего, не скажешь?

— Но-ги, ноги мои…

— Пока еще твои, — согласился голос. — Но вот если не станешь мне отвечать, твои ноженьки точно станут моими. Я их отсюда прямо так, под мышкой, и унесу.

— Он мне звонил… и сказал, что мясо, которое я продал ему, в некоторых местах было жестким.

— В каких местах?

— Вокруг клейма сельскохозяйственного министерства.

В следующую секунду О’Доннел увидел, как к его колену протянулась крепкая волосатая кисть и принялась медленно, осторожно растирать ногу; и внезапно боль чудесным образом стала затихать и пропала.

— Ааааааа, — замычал О’Доннел от удовольствия.

— Ну, вот. Но тогда, — продолжал голос, — с чего же это он позвонил тебе — да сразу и умер?

— Да я не… — начал О’Доннел, и тут же ему показалось, что его левую ногу разрубили пополам и завязали узлом обрубки.

— Уа-га-га-гааа! — завыл он.

— Так с чего? — неумолимо повторил голос.

Руки О’Доннела, метнувшиеся к раздираемой невыносимой болью ноге, завязли в густом зеленоватом месиве, обильно стекавшем с живота на серые шерстяные брюки.

Ну где все? Где охранники, обычно сутками просиживающие в подъезде? Что случилось с телекамерами, двойными замками и тем парнем, что сидит на стоянке в будочке сторожа?

О’Доннел увидел, как крепкая волосатая кисть пришельца потянулась на сей раз к его правой ноге.

— Нет, нет! — закричал он. — Это… это, наверное, тот парень из компании… ну, той, что занимается упаковкой и перевозкой.

— Почему ты так думаешь? — кисть замерла в воздухе в двух дюймах от его колена.

— Потому что я ему звонил, все сказал, а он вроде здорово расстроился и стал спрашивать, говорил ли Винни кому-то еще об этом… — О’Доннел помутневшими от боли глазами различил на экране телевизора четырех запасных, которых собирались ввести в игру, и вдруг подумал, что парни из-за своих больших, не по размеру наплечников похожи на недоделанных херувимов.

— И что ты ему сказал?

— Я сказал, что не знаю. Но не думаю, что он кому-нибудь говорил.

— Ну, ладно. А как этого парня зовут?

— Солли. Техасец Солли Вейнстайн из Хьюстона. Это правда, я клянусь вам! — Если только О’Доннелу суждено будет добраться до своего агента по недвижимости, он вобьет ему в глотку всю систему безопасности этой дыры, в которой его угораздило поселиться.

— А какой телефон у Солли?

— Он у меня только в офисе… в “Митамейшн”.

Крепкая ладонь снова не спеша потянулась к его ноге.

— Нет, нет, правда! Я его с собой не ношу. Просто набираю специальный код на линии — и нас сразу соединяют.

— А какой код?

— Четыре-ноль-семь-семь, — промямлил О’Доннел, с Удивлением наблюдая, как большие белые номера на алых футболках игроков на экране вдруг пропали неизвестно куда, а знаменитые краски трикиноксовского кинескопа превратились в сплошную черную лужу, как будто исчезло изображение. Телевизор, однако, был включен — отключился сам Питер Мэтью О’Доннел.

Римо вытер запачканную блевотиной руку о рубашку О’Доннела и поднял глаза на вошедшего в двери Чиуна.

— Дальше тебе идти нельзя, — изрек Чиун. — Останься.

— Ты что, вдруг полюбил футбол, папочка?

— Не ходи, — повторил Чиун.

— Извини, Чиун. Но работа есть работа.

— Тогда идем вместе. — Римо удивленно поднял брови. — Идем, и по дороге я расскажу тебе, что означал тот труп на дереве, — а потом мы вместе скажем императору, что это задание нам не нравится, и выполнять его мы не будем.

— Вот он, наверное, обрадуется, — заметил Римо. — Кто-то пытается отравить всю Америку, а мы, значит, отваливаем на отдых.

— Американцы сами травят себя уже многие и многие годы, — ответил Чиун. — И яд у них не только в еде — даже в воздухе. Они курят яд. Ездят на отраве. Вместо молока у них — ядовитая химия. Если бы они сами не хотели умереть, то и не делали бы всего этого. А так — зачем им мешать?