— Отца нужно забрать.

— Сам доберется, не маленький.

— Ты же знаешь, нельзя ему садиться за руль!

— Ладно, мама.

Снег скрипит под колесами, дворники не справляются с навязчивой липкой массой. Что можно отмечать в такой вечер?

— Садись.

— Смени тон, сынок!

— Садись живее, пока я не передумал!

Грузная фигура покачивается от водки и негодования.

— Ты как с отцом-то…

— Как хочешь. С меня довольно. — Захлопывает дверцу. Жмет на газ. Колеса прокручиваются на льду. С визгом, ревом машина трогается. В зеркале отражается фигура отца, неровной поступью двигающаяся к «Волге». «Попутного ветра!» — зло шепчет мальчик, набирая скорость. Он ждал этого слишком долго, чтобы не использовать такой шанс. Огромная удача — избавиться от отца. Зимняя, снежная, плохо освещенная дорога извивается, затягивает в прорубь. И вдруг — велосипед, красная «Кама». Какого черта он вспомнил о ней сейчас? Перед глазами блестящие спицы, звонок… «Тебе нравится, Вовик?» Почему он всегда его так называл?.. «Пап, просто класс!» — «Забирайся, помогу». Неуверенно крутит педали. «Держись, Вовик!» — весело машет отец.

Красная «Кама»… Тормозит. Крутой разворот. Только не садись за руль, не садись. Снег и слезы, ничего не видно. Километры тумана в глазах. И вдруг огни, слишком много. Шум. Неясный, тревожный, дурацкий шум. Выпрыгивает на лед.

— А скорую уже вызвали?

— Да ни к чему торопиться, мозги все на стекле.

Володя замирает. Впереди «Волга» в плену черных стволов деревьев. А в ушах звонок, пронзительный, нестерпимый звонок красной «Камы»…

Мотоцикл набирал скорость. Ветер щипал глаза. Закончились — Ришикеш, Ганготри… Впереди новые города. Где-то вялый автобус, где-то Аня… Но все бесконечно далеко. Сосны фейерверком свежести расправляли ветви, солнце ласкало, успокаивало.

На секунду, на одну секунду он закрыл глаза, чтобы вдохнуть воздух бесконечной свободы…

Голубоглазый мальчик всегда верил в чудо. Но никогда — что оно может случиться именно с ним…

Ночь — не вопрос, а день — не ответ. Она уже проснулась, но веки, тяжелые, припухшие, не хотели открываться. Тело распласталось под одеялом, сегодня оно было огромным как никогда. Грудь вздымалась от дыхания, приподнимая над собой одеяло. Правая ладонь дотронулась до щеки, опустилась к подбородку, поплыла по шее, достигла приятной мягкой округлости, такой теплой, замерла на соске и начала легонько его теребить. Левая рука стремительно спускалась вниз живота… Оборка на воздушном розовом платьице, острые коленки, ресницы, вздрагивающие в смущении… Пальцы, крупные мужские пальцы ложатся на узкую талию… Спасительная судорога несется внутри нее, и снова закрыты глаза. Напряжение сброшено, опять хочется спать.

— Ну что, пьяная, помятая пионервожатая, готова к встрече с Гималаями?

— Денчик! Когда же наши чемоданы-то появятся? — Марта положила руки на его плечи, облокотилась, так, что узкая маленькая фигура, совсем как у мальчика, едва справлялась с непрошеным грузом. Она широко зевала, демонстрируя полные губы, почерневшие от красного вина.

— Ты себя видела? Настоящий вампир! — закатывая глаза в наигранном неудовольствии, прошипела Белка.

— Сама-то! Сама-то! Ну, иди ко мне, девочка моя! — К облегчению Дена, Марта перекинулась на свою высокую подругу, избавляя от несвежего сигаретно-спиртового дыхания.

Наконец появился багаж, медленно поплыл по черной гусенице. Двери аэропорта, без устали закрывающиеся и открывающиеся, впускали горчично-медово-навозный воздух Дели. Марта переминалась с ноги на ногу, потягивалась, пытаясь стряхнуть с кожи вязкую усталость. Она приехала сюда за свежестью, как и в первый раз. Она знала: лишь только поднимется на вершину, чистая прохлада сотрет кокаиновый налет ее жизни. Она хотела оторваться от дома, но все, что могла запихнуть в черный чемодан и огромный рюкзак, взяла с собой, включая весы.

Автобус тронулся. Марта с облегчением вздохнула. Она — в Индии. Все хорошо.

«Позвони мне! Только позвони мне… Прошу тебя», — вертелось в голове. Разве можно так начинать письмо? Фиолетовая ночь за окном растворялась в преддверии утра, как копирка в воде. Язык все еще щипал вкус рома с колой, но в голове начала образовываться неприятная ясность. В такие часы его особенно не хватало. Хотелось вжаться в него, втиснуться головой под мышку, прячась в шалаше из собственных рыжих волос. Ему всегда нравились ее волосы, трогать их, теребить — никому не удавалось так… Вчера был один. Казался ласковым. Дотронулся до затылка… А потом головой в подушку и тридцать секунд пустоты.

«Мой родной, дорогой, любимый — не напишу, как не умела никогда произнести. Я могла бы сказать — единственный, но ты ответишь — ложь. Хотя у нас всегда было разное понятие правды. Зачем эти слова? Не знаю. Можешь утверждать, что я чокнутая, но я опять видела Его. Он был бледен, в своем обычном сером плаще. Стоял за деревом и виновато смотрел, может, это была обыкновенная грусть. Как тут разберешь? Но факт остается фактом — он продолжает меня преследовать. Недавно даже вторгся в мой сон (я прямо слышу твой смех, зря, сон был страшным). Я долго искала ключи, рылась в своем барахле, а он все смотрел сквозь ветви, покрытые редкими листьями… Ключей все не было… Губы мои начали складываться в выражениях, за которые ты вечно меня ругаешь, то есть ругал… А Его глаза наполнялись печалью, я проваливалась в этот взгляд, когда пальцы внезапно ощутили прохладу металла.

В четверг Он был в кафе. В том, на углу, где всегда отличные сладости. Я забежала позавтракать. Вернее, завалилась, как умирающий тюлень (ночью собирались у Белки). Сам понимаешь, чувствовала я себя отвратно. Заказала яичницу и черный кофе. Но как только желток поплыл по белоснежной тарелке, позволяя шкваркам плыть в желтоватой массе, я бросилась в туалет. Знаю, знаю… Нельзя мешать все подряд. Не суть. Важно, что Он был там. И ел с таким аппетитом… Как скрипач вертел в руках ножом, подхватывая толстые куски масла, опрокидывая их на черный хлеб. Смотрел не мигая, а я давилась крошечными глотками горького кофе!»

Ночь опускалась на Ришикеш. Ее знобило, хотя было жарко. Горячий воздух прилипал к коже, но только не к ее. Джинджер-чай не помогал, и пустые разговоры, главное спасение ее жизни, тоже не давали результата. Вечером она зашла к Вите, чтобы немного поныть. Эта и была основная цель занятий с ним: пожаловаться, а потом успокоиться от его добра, с улыбкой на губах выслушать все его советы, которым она никогда не последует. И все-таки легче — когда притупляется одиночество. Огромное, необратимое — оно было везде, даже в россыпи звезд на влажном небе, вспотевшем от долгого дня.

«И вот еще что — я, наконец, увидела Гималаи. Шикарно! (Прости, прости за это слово!) На вершинах лежит снег. Он как зеркало отражает небо, сливаясь в единой вспышке. Невозможно смотреть даже в очках. Пока я была там, до меня начал доходить смысл твоих слов о точке покоя в нашем сознании, в которую нужно направить волю. Только для этого ее нужно иметь, а я… Могу бежать быстро-быстро вдоль пропасти (почище горных козлов), но как только заглядываю внутрь себя, теряю всякую нить и снова падаю, падаю в бесцельность обыденности.

Я совершила омовение. И в первый раз в жизни произнесла молитву. Правда, как-то бессвязно и совсем не о том… Ледяная вода пронзила меня, но еще страшнее оказалось быть на ветру, когда на тебе мокрая тряпка. Нырнув в свитер, я визжала от счастья. „Теперь все будет иначе“, — подумала я. Это ощущение сохранялось до конца поездки и в первый день после возвращения. А потом я встретила Его…

Какой-то придурок перекрыл выезд. Я сигналила, как сумасшедшая. Вышла. Легонька постучала ногой по колесам черной „девятки“. Ударила по крыше… И тому подобное. Выбившись из сил, села обратно. Мой рассеянный взгляд уперся в помойку, окруженную суетливыми воронами. Там был Он. Притаился, взъерошенная птица, отбившаяся от стаи. Опять немигающий взгляд. Я ждала, может, подойдет, или начнет копаться в мусоре. Какое-то действие непременно должно было произойти… Он запустил руку в карман серого плаща и достал что-то маленькое, поднес к губам… Голубой шарик увеличивался, обретал прозрачность, легкость, постепенно закрывая лицо. Исчезли нос, щеки… Скрылись глаза. Больше не было головы. Только огромный голубой шар. Внезапно он лопнул. В этот момент появился хозяин „девятки“, быстро запрыгнул в нее и уехал.