— Здесь будешь пить свой какао! — Голубые глазки наполняются слезами. — Или наелся уже? Тогда марш в школу! — Глухой подзатыльник завершает завтрак. Пелена горелого молока щиплет ноздри.

В тишине, среди каменных стен, раздаются мантры. Его слух — внимает, губы — вторят, поднимая из груди низкие звуки, разносимые по не успевшему проснуться телу. Дыхание парит в нем, как орел над горами, расправляя крылья легкости. Задержка естественна, охватывает целиком, переливами тишины. Тепло в груди, в муладхара чакре, поднимается возбуждение, необоснованное и естественное. Хочется замереть в нем, но за запертой деревянной дверью уже встало солнце, раскрываясь нитями лучей, связанных с вершинами.

Каша — не овсянка, какая-то другая каша. Нежная и сладкая. И Аня какая-то другая. Румянец на ее щеках, блики улыбки — в глазах.

— Что-то ты все сочиняешь, морочишь мне голову, Аня…

Смеется. Ускользает. Дразнит. Или кажется ему? Не прошла еще усталость от вчерашней дороги.

Мягко шелестят иглы сосен под ногами. В ее волосах золотые проблески на солнце. Все идут, нет цели, и разговор ни о чем, но что-то есть, что-то тянет вперед, будоражит.

— Витя, а тут до Непала рукой подать?

Витя оборачивается.

— Странно, что спросил… Сразу хочу предупредить — не вздумай! — Анна прислушивается. — Это всех касается. Несколько лет назад был тут такой случай. В начале осени приехала в Ганготри группа, человек десять. И вот им кто-то сказал, что до Непала всего 60 км. Они решили прогуляться. Так, налегке, взяли рюкзачки и пошли. Только 60 км в горах — не то, что в городе. К тому же осень — ночи холодные. Ребята заблудились. Плутали-плутали… Пока заметили их отсутствие, пока вызвали спасателей… Нужен был вертолет. А один полет — десять штук. Приехала мать одного парня, моя знакомая, заплатила за поиски. Но времени уже слишком много было упущено… В общем, они погибли. Выжил только один человек, но крышу у него так снесло, что потом в Москве в дурку попал. Он-то и рассказал, как кто умер и о примерном месте их нахождения. Но сына моей знакомой никак не могли найти. Это превратилось в цель ее жизни — найти его тело. Она кричала, проклинала Индию, говорила, что сбросила бы атомную бомбу на эту страну. Но постепенно начало приходить смирение, и она вернулась в Ганготри, чтобы остаться здесь, где умер ее сын. А этой весной, когда сошел снег, проводники случайно наткнулись на его останки. Да… Умереть на святой земле — это еще надо заслужить…

Володя остановился, запрокинул голову. Небо — летело. Небо — манило. Рука приподнялась, чтобы дотронуться до острого девичьего локотка, но замерла в прохладном воздухе. Несостоявшееся прикосновение кололо пальцы. Вокруг было спокойно и тихо.

Железная кровать поскрипывала при малейшем движении, призывая лежать смирно, лишая возможности сна. Спертый воздух пах потом и бесконечной обязаловкой. «Как же я здесь оказался?» — спрашивали голубые глаза, распахнутые в темноту. Это раздражало. Но тревожило другое: как мама? Одна, одна… Наедине с грубостью, без защиты. Один, два, три, четыре… Числа пытались призвать спасительную дремоту, разворачивая перед глазами клубок картинок: черная дверь, аккуратно расставленные ботинки, щи — зеленые, голос — хриплый, сверлящий. Рот наполнялся солоноватой слюной. И плюнуть — некуда. Он заперт в железной клетке говорящей кровати…

— Ты паспорт взяла? — Анна резко остановилась. Что же ты, девочка… Он бросился вперед, ко входу в заповедник. Если нужно, побежит обратно, лишь бы помочь ей, помочь вовремя. Все должно быть вовремя. Если должно быть. Склоняются к нему деревья, обдувают ветром предстоящей дороги. Ее глаза — потерянные, взволнованные глаза. Он знает этот женский взгляд…

Но все в порядке. Они проходят сквозь ворота, переступают через границу с внешним миром. Дальше горы — расступаются. Развеваются волосы и камни летят вниз. Орлы, как самолетики из бумажного детства, мягко кружат над ними. Губы сложены в непрерывной улыбке. Подстраивается под ее шаг и настроение. Только она прогоняет, выбирает другой путь, заставляет бросить, оставить ее.

Почему, Аня?

И ветер поднялся…

Уже давно пошел снег…

Приближается вечер…

Там, где пропасть, шумит река…

Здесь не слышно… Только скрип деревянных досок, шоколад тает в руках…

Наконец-то!

— Ну как, Витя?

— Тяжело. Нереально. Только бы она выдержала, не заболела.

— Она дошла. Выбора нет.

Потом ночь. Вертится между теплыми телами. Марта и Белка. Непонятно, чьи волосы попали ему в рот, чье прикосновение подняло желание. Хорошо, что не ее. Не совладать. Сплетаются сонные дыхания, смыкаются вздрагивающие веки, срывается голос в глубокий кашель — просто в горле першит от холодной ночи. «Так что нет, не предатель». Да, Кортасар — сумасшествие. И краски смешать, опрокинуть на беззащитный холст, не оставив свободного пространства, — тоже сумасшествие. И ее рука — достающая «Mars» из кармана… Все-таки надо поспать… Или вставить в похрапывающую Марту?.. Колышутся края палатки.

Пять километров до ледника, до святой воды, до молитвы. Солнце согревает шерстяную шапку. «Еще чуть-чуть, Аня». Тянет ее за собой. Ее ладонь не отвечает призыву его руки. Но это не повод отпускать. Расстояние просто смешное. Сквозь детские слезы, юношеский гнев, сквозь амбиции — он пришел сюда. К воде. Последнее испытание — хрупкая девочка. Ни шага больше — в ее глазах смерть надежд. На камни, на острые, опускается. Прости, надо идти. Может, у нас еще есть шанс на прощение?..

Ганга. Первые слезы тающего льда. «Да простит меня вода… Да простит меня небо… Да простят меня горы…» Анна тоже в воде. Но больше не с ним, не с ним…

Обратно идти — легко. Быстро. Никого не нужно уговаривать, поддерживать. Это ранит сердце. Она где-то там, за стеной снега, прячется за спиной Вити, отогревается от его тепла.

Дождь скатывается по крыше ашрама, и уже стемнело. Зачем? Зачем? Ее до сих пор нет… Вкус травяного чая на языке и пар изо рта. Все говорят… О чем? Наверное, смыло их, не найти теперь. Напряженный смех. Вдруг правда?

Но нет, нет… Она здесь. Кровь несется по венам, заглушая бурлящую реку. Горячий стакан перекладывает ей в руки, убирает мокрую прядь с ее лба… Берет рюкзак, следует за ней… Комната наполняется неясным светом вздрагивающей лампочки. Сердце сжимается от коротких приступов темноты.

— Ну… — ее знобит, растирает озябшие ладони. Так хочется согреть.

Припадает — губами к ее рту, талию — обвивает, притягивает к себе. Шепчет. О звездах — в небе. Об улыбке — в глазах. О каплях — падающих с густых ветвей сосен. О том — что ждал, так ее ждал…

Бежать. Прочь. Исчезает усталость, и время — исчезает. Мост, узкие улочки — все охвачено сном. Наматывает шаги на уставшие ноги. Возвращается. Прячется в спальнике головой. Дышит, дышит… Разрывая горячим дыханием холодный воздух.

Дальше день, о которым он ничего не помнит. «Лола уехала», — отчеканивается в голове. Значит, одна всю ночь. Она так мерзнет… Скорее, скорее бы дождаться темноты.

Неужели решился? Тело не верит, но осторожно следует по темному коридору, замирает. Без стука приоткрывает дверь…

Сплетение ног, глубокие вздохи, он в ней, и голова ее в наслаждении опрокинута на подушку… Зачем? Зачем ты пришел? Выходит незамеченный. Садится у стены, рядом с раковиной, где вода сочится из незакрученного крана.

— Мама… — затылок вспотел, кругом темнота нестерпимая, опять этот сон. Собирает все свое детское мужество, чтобы выбраться из-под одеяла. Не найдя тапочек, босыми ногами бесшумно идет к спальне родителей. — Мама… — Какой-то хрип или стоны… Что-то нарастает. Руки огромные сжимают грудь, чудовище вот-вот раздавит, проглотит ее… — Мама!

— Вовочка! Все хорошо, малыш!

Они уехали. Он слышал суету на террасе, скрип колес необъятного полосатого чемодана. Солнце уже высоко… Пора и ему собираться в дорогу. Ашрам вот-вот упадет в реку, как тысяча других горных камней. Вода поглотит, навсегда спрячет в быстром течении…