«Право же, трудно и мне»,—

Раненый камень об этом

С кем говорил в тишине?

С сумраком, что ли, с рассветом?

Мне ли помог в этот миг,

Раненый и одинокий?

Камня язык я постиг,

Камня я понял уроки!

«Вынес я все в трудный час»,—

Камня услышал я слово,

И по земле своей снова

Шел я, у камня учась…

«Растет ребенок плача» — есть пословица.

Но если плач ребенка слышу вдруг,

Так больно сердцу моему становится,

Как будто горы в трауре вокруг.

Я помню, как детей беда военная

Гнала в крови, средь выжженных путей.

Мне кажется: рыдает вся вселенная,—

Когда я слышу плачущих детей.

Да, у меня воспоминаний много.

Они — как ливень, что стучит в стекло.

Какая ими пройдена дорога?

Откуда их сегодня принесло?

Да, много у меня воспоминаний.

Они — как книга, что держу в руках,

Как журавли — мои односельчане.

Что скрылись над аулом в облаках.

Их много. Вот на ослике впервые

Проехал я. Вот в речке голубой

Ловлю форелей слитки дорогие.

Вот день, когда вступил я в первый бой.

И женщин голоса, глаза и лица,

И добрые и злые. И снега.

И смерть друзей в боях. И вьюга злится

И горько тлеет пепел очага.

Еврейка-девочка живьем зарыта

Фашистами в могилу. Но глаза

Открыты. И трава росой облита.

О, эта с кровью слитая роса!

Мои воспоминания. Раскрою

Их, словно книгу. Вот мои дела,

Дурные — и хорошие порою:

Не ангельскою плоть моя была.

Не я, а жизнь писала эту книгу,—

Как нужно было жизни, а не мне.

Здесь вечно всё и всё подвластно мигу,

Здесь ночи и рассветы в тишине.

Здесь горечь смерти. Бытия услада.

С чего воспоминания начать?

Так поступать велела жизнь. Так надо.

На всем — ее рука, ее печать.

Припомню ли ту ночь, когда впервые

Я с девушкой пошел на свет луны?

Припомню ли дороги фронтовые.

Когда, израненный, пришел с войны?

Но матери, что так была нужна мне,

Я дома не нашел. Огонь погас

В отцовском очаге. Я сел на камни

Немые и заплакал. Был приказ,—

Нет матери, соседей нет в селенье,

Вдали, в степях, мне близкие сердца.

И я себе казался в то мгновенье

Надгробьем над могилою отца.

И снова иногда я каменею,

Как вспомню обезлюдевший аул,—

Как будто черною бедой моею

Снег, белый снег там, за окном, блеснул!

Я принял все, что принесло мне время,

И вместе с временем я шел вперед.

Другим на плечи не взвалил я бремя,

Я ночью знал, что день взойдет, взойдет!

В мой легкий день я буду вспоминать

Пиры, где я плясал, и песен звуки.

В мой трудный день я буду вспоминать

Твое лицо и руки.

В мой легкий день я буду вспоминать

Вином пиров наполненные чаши.

В мой трудный день я вспомню только мать

И горы, горы наши.

Всегда, мой друг, наглядна высота.

Она — как жизнь. И видишь утром рано:

Одна вершина светом залита,

Другая — в сизом мареве тумана.

Бок о бок кружат по одной горе

Печаль и радость — вечные тропинки.

Справляют на одном дворе поминки,

Играют свадьбу на другом дворе.

Зеленая и желтая трава,

Мед и полынь, затишие и грозы.

Исчез бы смех, когда б исчезли слезы.

Жизнь по своей природе такова.

Следы ранений на камнях видны,

А в душах человеческих — сокрыты.

Своей не замечаем мы вины,

А в грех чужой стреляем, как джигиты.

Скалы холодной раненую грудь

Бинтуют предрассветные туманы.

Когда б ты смог мне в душу заглянуть,

Еще одной не наносил бы раны.

Когда глядите сквозь листву ольхи

Вы, лежа на спине у самой речки,

То кажется, что небо постирали

И, подсинив, повесили сушить.

Но если вы прищуритесь, то сразу

Оно и синим станет и зеленым,

Как мальчика счастливого глаза,

Которому в реке по пояс солнце.

Я сквозь листву ольхи гляжу на небо.

Зеленое оно и голубое.

Мне хорошо от мысли, что таким

Его увидят и мои потомки.