Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Зарождались стихи. Но поэт за стеной молчанья…»

Памяти Д.И. Кленовского

«В чужом плену моей родной земли
Я мертвым был…»

Д.К.

Зарождались стихи. Но поэт за стеной молчанья
Терпеливо вынашивал медленно зревший плод.
Стук заслышав в груди, говорил: погодите, рано…
Словно знал, что возьмет их с собой в заморские страны,
и когда-то домой ветер вольный их занесет.
Так случилось: ушел молча с ношей он нерожденной.
Русской беженкой Муза его появилась на свет.
И разносится голос задумчивый, полнозвонный…
Пусть всё ближе зима — вдохновенно, освобождено
нам о лете слагает десятую песнь поэт.
Первый крик… Долгий вздох. Миг рождения, умиранья.
Жизнь и вечность — на всем неразгаданных тайн печать.
Но прибой? Но сирень? Но любовь… Черепки мирозданья.
Их находит поэт и — о чудо! — легким касаньем
он умеет разрозненное в одно связать.
Взглядом вверх. Мыслью вглубь.
В стройном ладе его напевном
барабанной нет дроби. Торжественных маршей нет.
Но Нева? Но Лицей? Но холмы без крестов в тундре пленной?
Все забыть? Не могу. Не могу — отвечает миру поэт.

Москвичка

Елене Сергеевне Кобяковой

Был исход. Был отчаянья бег…
Начало двадцатого… Век золотой
в сияющих реял вершинах.
Вдруг — «Искра». И в реве пожарищ «Долой!»
Потом: Порт-Артур и Цусима.
…………………………………………………………………………..
Ей было четыре, когда с баррикад
подул первый ветер свинцовый,
наткнувшись на стену, отпрянул назад
(еще своей клятве был верен солдат) —
и трон устоял трехвековый.
Росла она — так хороша и стройна,
что звал ее Елкой любимый.
Задумчивости иль веселья полна —
никто не умел так сиять, как она,
озерами глаз густо-синих.
Гимназия. Позже — курс права. (Отец
был с чистой душой адвокатом.
Увидев цветущего века конец,
ушел он, не вынес заката…).
«Да здравствует!» чередовалось с «Долой!»
безвластьем в стране увлеченных.
«Вставай!..». «Отречемся!» — здесь век золотой
кончался. И хлынули мутной волной
«хозяева» новые в Смольный.
Знамена — ожогов следы в синеве,
открытые, смежив раны.
В день Мая хмельной потрясенной Москве
сказала она «До свиданья!»
Прилуки. Смягчил ее боль и испуг
несломленный бурею тополь.
И брат шел на брата — все дальше на Юг!
Там тысячью тысяч заломленных рук
Москвичку встречал Севастополь.
Движения Белого черные дни.
За морем, за морем спасенье!
Гудели с тоской, уходя, корабли…
Попала она на последний.
Вповалку — плечом у чужого плеча —
на чьих-то ногах головою.
Прислушивалась к чьим-то грустным речам:
«…а знаете, мне посвящен был «Колчан»
влюбленным в меня Гумилевым…»
Семь тысяч молитв. Ветра доброго пыл.
Уже позади Дарданеллы.
Без пресной воды и без угля доплыл
«Рион» в водах мраморных к цели.
Потом — страдный путь (мне ль его описать?)
Москвички и всех легионов,
что век Золотой помогали ковать,
что жертвенно кинулись век свой спасать —
ушел он, уплыл на «Рионе».
………………………………………………………..
«В Москве родилась я, в Москве и умру», —
сказала (а было ей восемь).
Все та же. И если не осень —
исполнит, быть может, желанье зима:
услышав, что с детства ей снилось,
решит: заслужила за верность она
желанный покой подмосковного сна —
судьбы запоздалую милость.

«Враждуя, правят для меня незримо…»

Лидии Чуковской

Враждуя, правят для меня незримо
и Раб, и Господин в душе моей.
Не знаю утром я: за Господином
пойду я или будет Раб сильней.
Свершится ль часто власти перемена,
зигзагом ли пройду дневной я путь,
кто дел и мыслей будет сувереном,
и строг ли будет с совестью мой суд.
Обижу ли я друга недоверьем,
предательством ли погублю его;
иль пожелаю выдать, лицемеря,
творение чужое за свое.
У нищего ль в погоне за наживой
я отниму котомки жалкий сбор;
посею ли завистливо и льстиво
яд клеветы, потупив скромно взор.
Снесу ли молча чести оскорбленье,
к земле трусливо голову склонив;
искать ли буду жадно наслажденья,
живой души в другом не пощадив…
И если он, несчастный, о спасенье
в беде меня напрасно призывал —
тогда я знаю: каждое движенье,
мой каждый вздох мне Раб продиктовал.

«Я прежде верил: в зареве небесном…»

«Угнетение духа — самая жестокая

и законченная форма угнетения…»

Милован Джилас

6
{"b":"174892","o":1}