Амур и Эрос, братья-близнецы
замешаны в горячей ссоре.
О том, кто всех сильнее (вот глупцы!)
ведут они бесплодно споры.
Звенит Амур: «Когда б своей стрелой
сердца не поражал я так умело,
скажи, где б жертвы брат ты, братец мой?»
Насмешка эта Эроса задела
(а был он, надо вам сказать,
горячего и вспыльчивого нрава,
и за себя не медлил постоять):
«Гордиться так имеешь ли ты право?
Мальчишка ты! Придуманный людьми,
силен ты только в их воображенье.
Я ж властвую с тех пор, как создан мир.
Я — жизнь сама. Я — жизни продолженье!»
Амур смеется: «Ты — сильней меня?!
Паришь ты, Эрос, лишь в животном мире.
Над человеком же — власть мне дана.
Лишь я, Амур, воспет поэта лирой!»
Рассержен Эрос: «Разум у людей
отнять, их одурманить — ты способен;
но удержать во власти их своей
ты без меня, без Эроса, попробуй!»
Был Гименей, старик, но полный сил,
свидетелем случайным этой ссоры.
С досадой молвил он: «Уймите пыл!
Властители!.. Мне с вами только горе:
коварны вы, и узников не раз
отнять у Гименея вы готовы;
им счастья обещаете мираж…
И что ж? Они ко мне приходят снова.
Хоть стонут иногда, что тяжко уз
моих нести им бремя; но поверьте,
что потерять людей — я не боюсь:
вас позабыв, мои они до смерти.
И все же врозь нам жить — никак нельзя.
Вы оба мне нужны; но не как слуги —
как преданные старые друзья.
Не лучше ль руку вам подать друг другу?»
Так мудрый Гименей закончил спор.
Решили близнецы, что будет лучше
совместно покорять людей; с тех пор
Амур и Эрос в жизни неразлучны.
Прочла на старинных часах я когда-то:
«Ранит каждый, смертельно-последний.»
………………………………………………….
На поле он бранном судьбы был солдатом
отвагой богатым, наградами бедным.
Два фронта по-разному бешеных войн.
Два плена — два зверя. Свирепее — свой.
Разили: охрана, мороз, своры псов;
разили удары голодных часов.
Они шли ползком, но безжалостно били…
Он был безоружен, ударам распахнут…
…………………………………………………………
А раны? Присохли, но не залечились.
Дождался других он часов. И без страха,
с надеждою принялся слову служить.
О ранах забыл — так хотелось пожить!
Среди еще пахнувших краскою книг
час бил, но не больно — крылатый, как миг.
Без старых, ему опостылевших пут
на сердце легко: что ни час — Божий дар.
Вдруг стали… Проснитесь, о стрелки минут!
Где он? Где желанного часа удар?
Покрытый толщею свинцовой океана
и древними, в песок истертыми веками,
он ждал… Но горячо в нем сердце колотилось —
к желанному прыжку накапливал он силы.
Он помнил. Верил. Знал: уже вершиной горной
жил в юных он веках; и с ветром на просторе
под небом воевал; что в этот мир подводный
был сброшен не навек — что будет он свободным.
Он ждал. И день пришел: взорвался в сердце пламень,
вулкан стряхнул с себя всю тяжесть океана
и, с грохотом огонь и камень извергая —
вновь стал вершиной и… застыл, небес касаясь.
Он восторжествовал. И восхищенно люди
взирают ввысь к нему — раскованному чуду.
Там, помню, цвело мое первое белое лето.
Все помню… Я город моим нарекла навсегда,
Я знала его по стихам всех мне близких поэтов,
давно был он мил мне, в бессмертных твореньях воспетый
с ним встреча была, как большой незаслуженный дар.
Люблю его набережные, мосты и каналы,
живые потоки на Невском, люблю Летний сад;
и купол Исаакия вечером в отсветах алых,
и сумерек встречи с зарей, загулявшихся, шалых,
и снег в декабре на воздушных узорах оград.
Обнять люблю глазом; а сердцем — восторженно слушать
в аллеях забытых легенд разговор,
боясь волшебство словом, вздохом случайно нарушить:
люблю вызывать их плененные мрамором души
и в мыслях решать с ними страстный извечный их спор.
Все памятью слышу: аккорды в дворцовых колоннах,
и мягко звенящую трель в барельефных витках;
и шелест фонтанов, и колоколов перезвоны,
и белою ночью вздох парков в тиши полусонной…
…………………………………………………………..
Каким будут слышать Петрополь потомки в веках?
