Ведь выступления, хоть я ничего и не знал о них, продолжались.

«ЛГ» № 42 (4952), 19 октября 1983 г.

Открытое письмо министру юстиции

Итальянской республики Фермо Мило Мартинаццоли

Господин министр!

Я мать Олега Битова, советского журналиста, находившегося в сентябре на Венецианском кинофестивале в качестве корреспондента «Литературной газеты». Вот уже сорок дней, как мой сын должен был вернуться домой, и все эти сорок дней я не живу, а мучаюсь, даже не знаю — жив ли он, здоров ли, где его держат? Убеждена, что вам, господин министр, понятно горе матери, узнавшей, что с ее сыном случилось несчастье. А если что-то непоправимое?

Многое произошло за полвека моей жизни с сыном, мы с ним выжили и в войну, и в ленинградскую блокадную зиму, но чтобы пропасть без вести в солнечной Италии, в цивилизованной европейской стране, в конце XX века, — такое советскому человеку не причудится и в кошмаре. Я пенсионерка. По образованию юрист. Моя трудовая жизнь начиналась когда-то с изучения римского права, легшего в основу всех европейских законодательств. Не могу себе представить, что взрослого, образованного, разумного человека можно потерять в Италии среди бела дня и никогда не найти.

Мне 78 лет, я далека от Венеции, далека от политики. И все же я регулярно читаю газеты. Из их сообщений я знаю, что права человека — одна из любимых тем руководителей западного мира. Разве право человека на безопасность, на жизнь не входит в эти права? Для меня — это вопрос: где мой сын?!

Я прошу вас как человека, я прошу человека — помогите, ускорьте розыск моего сына. У вас тоже, наверное, есть дети. Поставьте себя на мое место, на место моего сына.

С уважением и надеждой

Ольга КЕДРОВА-БИТОВА

17 октября 1983 года Ленинград

«ЛГ» № 43 (4953), 26 октября 1983 г.

Я провел в Италии почти семь лет и, как всякий журналист, долгое время работавший в этой стране, насмотрелся всякого. Видел залитую кровью мостовую на виа Фани, где был схвачен террористами из «красных бригад» Альдо Моро и убиты пятеро полицейских из его охраны. Видел изрешеченный пулями труп самого Моро, втиснутый в багажник красного «рено». Видел по телевидению жуткий репортаж о том, как на мусорной свалке обнаружили целое кладбище похищенных бандитами людей, в том числе труп совсем юной Кристины Маццоти…

Все эти трагические события взахлеб расписывались средствами массовой информации: аршинные заголовки газет, огромные фото чуть ли на всю страницу, охрипшие от волнения репортеры радио и телевидения…

Но почему же теперь, когда речь идет об исчезновении в Венеции советского журналиста Олега Битова, итальянские газеты и журналы столь бесстрастны, а власти только разводят руками? Может быть, потому, что речь идет об иностранце? Но в памяти еще свежи воспоминания о том переполохе, который был поднят на Апеннинах, когда похитили американского генерала Доузера. На ноги подняли и армию, и спецслужбы, и полицию. А может быть, исчезновение среди бела дня человека в крупном европейском городе уже перестало быть сенсацией? Как же тогда с правами человека, о которых столь усердно пекутся на Западе? Можете себе представить, какой бы был поднят крик, если бы западный журналист вдруг исчез в Москве?

Впрочем, у всей этой истории может быть и совсем иной поворот. Ни для кого не секрет, что для так называемой «свободной прессы» сенсация — вещь весьма условная. Когда нужно, то штраф за нарушение общественного порядка каким-нибудь «диссидентом» — «вопиющее нарушение прав человека», а убийство — «пустяк», который не стоит и замечать. Или невыгодно замечать. А с теми, кто нарушает правила буржуазной игры в «демократию», расправа бывает крута и безжалостна. В том числе и с журналистами. Как тут не вспомнить о трагической судьбе сицилийского журналиста Мауро Де Мауро, бесследно исчезнувшего 23 года назад? Или об убитом мафией писателе-коммунисте Пио Ла Торре? Или о редакторе еженедельника «Обсерваторе политико» Мино Пекорелли, застреленном в Риме за то, что он «посмел» разоблачить связи ЦРУ с подрывной масонской ложей «П-2»?

Так, может, и Олег Битов стал жертвой мести? Мести «Литературной газете», которая тоже «посмела» напечатать серию разоблачительных статей о подоплеке покушения на папу римского?

Конечно, то, что происходит в Италии, — это дело прежде всего самих итальянцев. Мы можем только посочувствовать той трагедии, которую переживает эта замечательная страна, захлестываемая волной уголовной преступности и политического терроризма. Но в данном случае речь идет о судьбе гражданина СССР, нашего коллеги, и именно поэтому мы, советские журналисты, не можем молчать.

Владимир МАЛЫШЕВ,

бывший корр. ТАСС в Италии

И вдруг тягучее йоркширское существование сменилось отчаянной спешкой. Рано утром Питера вызвали к телефону, и вернулся он, вновь сменив выражение лица, преображенно деятельным.

— Собирайтесь.

— Куда?

— В Лондон.

— Что, климат переменился?

— Вот именно.

«Сиерра» фыркнула, рванула колесами гравий. Воротина стояла нараспашку, и уединенная ферма, она же тюрьма, скрылась за поворотом. «Держитесь крепче», — предупредил Питер. Ремни безопасности в Англии, разумеется, обязательны, но пришлось еще и упереться ногами, и взяться за ручку над дверцей: «сиерра» шла, как на ралли, визжа покрышками на виражах. Узкие сельские дороги, по которым Питер так долго петлял три недели назад, теперь остались позади за четверть часа. Вообще маршрут был теперь другой, незамаскированный и бесспорно кратчайший — почти строго на юг, к Лидсу, где берет начало автострада М 1.

А на автостраде… Питер уже показал себя лихим водителем, едва ли не самым лихим, какого я видел в жизни. Но то были еще цветочки: на автостраде он поднял скорость до 90, до 100 и, наконец, до 120 миль — 200 километров в час. Официальный предел скорости в стране — при раздельных полосах движения — 70 миль в час, за превышение нещадно штрафуют, отдают под суд. Однажды к крупному штрафу приговорили принцессу королевской крови, и вся английская печать визжала от восторга: полюбуйтесь, какое у нас равенство всех перед законом!.. Вина оштрафованной принцессы выражалась, если не ошибаюсь, цифрой 96 миль в час. А тут — 120, но вся дорожная полиция, как сговорившись, смотрела в другую сторону. Мото- и автопатрули буквально шарахались от «сиерры», рассмотрев ее магический номер. Возможно, впрочем, что и предупреждение по трассе было…

Причина спешки выяснилась, как только мы вернулись на Редклиф-сквер. В тот промозглый ноябрьский вечер позолоченную клетку почтил своим присутствием «человек, принимающий решения».

Именно так он и представился. Потом, уразумев, что подобное титулование в разговоре — штука затяжная и неудобная, предложил снисходительно:

— Можете называть меня Питер. — Опять Питер! Нет, от йоркширского Питера гость отмежевался, уточнив: — Сэр Питер…

Рыцарское свое достоинство, приставку «сэр», он как бы подчеркнул двумя чертами.

Одутловат, редковолос. Щеки, выбритые до лоска, отвисают, как бакенбарды. Тяжелый взгляд из-под отечных век. Безупречный, от хорошего портного, костюм.

— Ходить вокруг да около я не намерен, — изрек он. Достал из внутреннего кармана пиджака пачечку тонких, сложенных втрое машинописных листков. Взвесил на руке, перебросил через стол в моем направлении. — Прошу ознакомиться…

Я надел очки — очки, впервые в жизни, мне выписал еще доктор Джонатан в «Олд Фелбридже».

«Настоящим я, нижеподписавшийся, излагаю причины, по которым я решил не возвращаться в Советский Союз…»