Карсуолл повернулся к нему и ткнул в Мэри-Энн:

— Дайте-ка этой неряхе лекарство от всяких глупостей.

— Зачем, сэр? — спросил Иверсен. — Мне показалось, молодой человек и так разговорился.

— Да что с вами такое?

— Девчонка — моя служанка, и она умеет хранить в тайне свои беды. А если раздробить ей руки, то на нее не позарится ни человек, ни зверь.

Я сказал наобум, только чтобы отвлечь Карсуолла:

— Но есть еще один вопрос, на который мистер Ноак желал бы найти ответ.

— Да? — Карсуолл нажал кнопку репетира на часах, и они издали тонкий писк. — Этот Ноак идиот: ну сунул он свой американский нос в мои дела, а что толку?

— Он хотел бы знать, понимаете ли вы, что выставляете себя на посмешище, когда пытаетесь купить этого лицемерного святошу-баронета, чтобы он женился на вашей ублюдочной дочери и ваших деньгах, добытых преступным путем. Знаете ли вы, что весь свет ухмыляется, видя ваше желание передразнивать. А еще ему интересно, умрете ли вы своей смертью, сэр, или отправитесь на виселицу, что вы вполне заслужили.

Я говорил все громче и громче, поскольку страсть изливалась из тайника в моей душе. Ноак не задавался этими вопросами, зато они интересовали меня, и мне нечего было терять, поскольку я и так все уже потерял. Когда я закончил, то в душной комнате повисло молчание. Иверсен смотрел на Карсуолла, и на его лице застыло какое-то отрешенное, почти веселое выражение. Лицо старика пошло от злости белыми пятнами. Я услышал совершенно отчетливо писк часов Бреге.

Карсуолл с ревом вскочил со скамьи:

— Ах ты мерзавец! Подлец! Ничтожество!

— Вам стоит знать, что миссис Франт ненавидит и презирает вас, — тихо сказал я. — Меня удивляет, что вы так сильно желаете обладать ею. Причина в том, что она жена Генри Франта? Вы так сильное ненавидите его? Франт заставил вас ощутить, что он ваш хозяин. Да, сэр, вы не ослышались, ваш хозяин.

Карсуолл потряс перед моим носом кулаком с зажатыми в нем часами.

— Я увижу твои страдания, мерзавец, уверяю тебя! Эй, ты! — на этот раз он обратился к Иверсену. — Ну-ка, подержи его руку, черт тебя подери. Я переломаю все кости в его теле. Я… Я…

Карсуолл замолчал, когда волна гнева, словно ток, побежала по жилам, заставляя его дрожать, судорожно подергиваться и извиваться. Он открыл рот, но оттуда не вырвалось не звука. Старик смотрел на меня в упор, но в его взгляде больше не было злости. На его лице читалось непонимание, растерянность и даже мольба. Потом он охнул, словно ощутил неожиданный булавочный укол. Ноги подогнулись, и старик рухнул подле печи, уронив при падении кочергу, которая упала с грохотом, словно выстрелили шрапнелью.

Я попытался встать на ноги, не сводя глаз со старика, которого хватил удар.

Иверсен пронзительно закричал.

Я резко повернулся на звук, чуть было не потеряв равновесие, и тут же услышал стук. Пистолет упал на пол, но каким-то чудом не выстрелил и все еще был взведен. Иверсен молча склонился над Мэри-Энн, ударил ее кулаком, а потом обхватил за талию.

Я упал на пол, перекатился и схватил пистолет связанными руками. Иверсен швырнул Мэри-Энн через всю комнату. Она зацепилась за ноги Карсуолла и растянулась на полу, вскрикнув, поскольку стукнулась еще не зажившей после порки спиной о ножку стула. Я сжал рукоятку пистолета. Пальцы нащупали курок. Вытянув левую руку и чуть было не вывихнув себе плечо, я выгнул спину и прижал пистолет к правому бедру. Дуло смотрело прямо на Иверсена.

— Отойдите, — скомандовал я. — Поднимите руки вверх и отойдите в угол.

Он несколько секунд смотрел на меня, не проявляя ни паники, ни страха. Кем-кем, а трусом он никогда не был. Капля крови упала на пол. Я увидел рану у него на запястье и понял, что Мэри-Энн выплюнула кляп и укусила обидчика, и тот от неожиданности выронил пистолет.

— Отойдите, сэр, — повторил я.

Он поднял руки вверх и отошел в угол.

Ситуация изменилась настолько внезапно, что на какой-то момент я не понимал, как использовать ею наилучшим образом. Зато Мэри-Энн ни секунды не колебалась. Даже не взглянув в мою сторону, она присела подле Карсуолла. Воркуя и щебеча, обшарила карманы, переворачивая старика и так и сяк, словно он всего лишь большой куклой. Полагаю, Карсуолл был в сознании, поскольку его глаза оставались открытыми, двигались и даже увлажнились, пока Мэри-Энн занималась его карманами. Но двигаться он не мог и лежал там, словно выброшенный на берег кит, огромная туша в дорогом пальто, перепачканном вылетающим из печи пеплом.

Мэри-Энн нашла перочинный нож и принесла его мне с таким выражением лица, какое бывает у собаки, которая знает, что угодила хозяину. Пока я держал Иверсена на мушке, Мэри-Энн перепилила маленьким лезвием веревку на запястьях, стараясь не загораживать от меня мишень.

Я почувствовал, что боль усилилась. Веревка кое-где ободрала кожу до мяса. Взяв у девушки нож, я перерезал путы на ее ногах.

— Надо сходить за помощью, — прошептал я. — Его подручные могут быть поблизости.

Мэри-Энн покачала головой.

— Они уехали в город?

Она кивнула.

Мысли неслись с бешеной скоростью. Нет, за констеблем послать я не осмелюсь. Одного взгляда на лежащего у печи Карсуолла будет достаточно, чтобы настроить представителя закона против нас.

Я взял Мэри-Энн за руку и почувствовал, что она дрожит.

— А то письмо, что я выбросил из окна вчера, когда вы сидели во дворе лавки Иверсена, вы его подобрали?

Девушка энергично закивала, потом нахмурилась, ткнула пальчиком сначала в Иверсена, затем показала на себя и, наконец, провела по горлу.

— Вас видели? Поэтому и привезли сюда? Чтобы убить?

— У бедняжки помутился рассудок, — подал голос Иверсен. — Нельзя доверять ни одному ее слову… вернее, тому, что она хочет сказать.

Я пропустил его замечание мимо ушей.

— Письмо было адресовано американскому джентльмену, который живет на Брюэр-стрит. Если я заплачу вам, вы сможете отвезти еще одно письмо?

Мэри-Энн отошла на меня и присела на корточки у печи. Пальчиком правой руки она начертала на пепле слово «НОАК».

— Господи! Вы прочли записку? Так вы умеете писать и читать?

Она кивнула и неожиданно улыбнулась мне, потом стерла имя Ноака и написала:

ДВУКОЛКА ВО ДВОРЕ. Я ПОЕДУ.

— Вы могли бы сами отвезти письмо и отдать ему лично в руки? Вы умеете править лошадьми?

Мэри-Энн снова кивнула и стерла слова, а дальше написала следующее:

НАПИШИТЕ ПИСЬМО. ПОЕДУ С ПОРУЧЕНИЕМ.

Наш разговор шел медленно и тяжело, но не только из-за способа, с помощью которого Мэри-Энн выражала свои мысли, но и оттого, что мне нужно было следить за мистером Иверсеном, стоявшим в углу. Прежде чем мы продолжили, я решил отвести его в подвал, которые еще недавно служил мне тюрьмой. Казалось, наш пленник был счастлив исполнить приказ. Сначала я приставил к голове Иверсена пистолет, пока Мэри-Энн обыскивала его, чтобы убедиться, что он не спрятал другое оружие. Потом по моему сигналу Иверсен с поднятыми руками вывел нас из комнаты, он двигался медленно, как я потребовал.

— Ну и ну, — сказал он, спускаясь по ступеням в подвал. — Значит, девчонка у нас ученая. Кто бы мог подумать? Она живет у нас уже полгода, а мы и представления не имели. Вы ведь оставите мне свечу, а? Нет? Неудивительно.

— Где мы? Как девушке быстрее добраться до города?

— Из двора налево, на перекрестке направо, и меньше чем через милю выедете на дорогу, ведущую через Килбурн в Лондон.

— А чья это двуколка?

— Мистер Карсуолл нанял ее на каком-то постоялом дворе. Думаю, вы найдет счету него в записной книжке. Он правил лошадью сам, разумеется. Если бы Карсуолл путешествовал в одном из своих экипажей, то весь свет знал бы, куда он отправился. Кстати, в конюшне две лошади, черная кобыла моя.

— Вы очень любезны.

— А почему бы и нет? Вы можете полностью доверять мне, мистер Шилд, у меня нет причин обманывать вас, по крайней мере сейчас, зато я могу чего-то добиться, если буду делать все возможное, чтобы помочь вам. Кроме того, надеюсь, вы все-таки оставите мне свечу. Я очень не люблю темноту.