— Наверное, если бы не были такими скрытными, — проговорил Первый, — то не оказались бы сегодня в таком положении.

— Трудно сказать, — возразил я ему. — Но почему вы теперь в тюрьме?

— Потому что я увидел, что мои выводы произвели нечто столь же опасное, как и чума, — ответил он. — Я попытался повернуть вспять с курса, по которому пустился в путь. Но прозрение наступило слишком поздно.

Я посочувствовал ему.

— Но они не убили тебя. Почему?

— Полагаю, из–за моего мозга. Они на свой странный манер уважают ум, или по крайней мере то, что они считают умом. Но я думаю, что так будет продолжаться не так уж долго.

Я испытал ненависть и в то же время сочувствие к этому человеку с трагически сложившейся судьбой, сидевшему передо мной на нарах. Но сочувствие одержало верх, хотя про себя я обругал его дураком. Подобно другим до него на Земле и на Марсе, он стал жертвой созданного им монстра.

— А разве вам не приходило в голову, — сказал я, — что если древние — шивы или якша — могли изобрести эту чумную канистру, то у них, возможно, имелось также и другое изобретение, способное исцелить от чумы?

— Естественно, приходило, — ответил, обиженно подняв голову, Первый. — Но существует ли оно еще? И если да, то где оно? Как вступить в контакт с шивами?

— Никто не знает, — сказал Хул Хаджи. — Они приходят и уходят.

— Наверняка необходимо попытаться обнаружить это устройство, если оно еще существует, — произнес я, быстро взглянув на Хула Хаджи, гадая, пришла ли ему в голову та же мысль.

Хул Хаджи поднял загоревшиеся глаза.

— Ты думаешь о месте, куда мы первоначально отправлялись? Не так ли?

— Так, — подтвердил я.

— Конечно. Исцели чуму и тогда исцелишь безумие!

— Именно.

Первый недоуменно глядел на нас, явно не понимая, о чем мы говорим. Я подумал, что на данном этапе будет нецелесообразным рассказывать ему о сокровищнице машин, спрятанной в подземельях якша. В самом деле, ранее мы с Хулом Хаджи согласились, что это место следует хранить в тайне и что рассказывать, где оно расположено, нужно только минимальному количеству доверенных людей. В этом мы разделяли явное беспокойство шивов, чувствуя, что обнародование таких знаний сразу становилось слишком опасным. Если шивы проявляли благодетельный интерес к человечеству, то я считал верным то, что они, очевидно, ждали, пока общество на Марсе достигнет основательной зрелости, прежде чем предоставлять им блага предыдущего общества, уничтожившего самого себя.

— Вы говорите, — спросил Первый, — что есть шанс найти исцеление от чумы?

— Именно так.

— Где? И как?

— Мы не можем сказать, — ответил я ему. — Но если мы сумеем убраться из Кенд–Амрида и если мы найдем такую машину, то заверяю тебя — мы вернемся.

— Отлично, — обрадовался он, — я принимаю это. По крайней мере, вы предлагаете надежду, тогда как я думал, что всякая надежда пропала.

— Скажи нам свое настоящее имя, — попросил я. — И восстанови надежды на самого себя.

— Барани Даса, — ответил он намного более ровным голосом, снова поднимаясь. — Барани Даса, мастер–кузнец Кенд–Амрида.

— Тогда пожелай нам удачи, Барани Даса, — сказал я. — Мы надеемся, что Одиннадцать смогут помочь нам отремонтировать двигатель.

— Мы в Кенд–Амриде понимаем в машинах. — В глазах его появилось что–то похожее на прежнюю гордость. — Его отремонтируют.

— Наверное, вы понимали в них недостаточно, — напомнил я ему.

Он поджал губы.

— Наверное, мы не делали различия между машинами, которые мы любили, и людьми, которых мы тоже любили.

— Такое отличие всегда следует иметь в виду, — сказал я ему. — Но это не значит, что нам следует вообще отвергать машины.

— Я подумаю над этим. — Губы его тронула слабая улыбка. — Но я буду думать долго, прежде чем решу, согласиться с тобой или нет.

— Это все, что нам следует просить, — улыбнулся я в ответ.

Затем мы легли спать, и Хул Хаджи вытянулся на полу камеры, поскольку нары не были рассчитаны на Синих Гигантов трехметрового роста.

Вскоре после восхода солнца мы отправились осматривать двигатель — Хул Хаджи, я и Одиннадцать. Я узнал от Барани Дасы, что каждый член Совета был лучшим в своем ремесле, и понимал, что они — самые подходящие люди для ремонта двигателя, если это вообще кому–нибудь под силу.

Я опустил воздушный корабль на землю и снял листы, закрывавшие кожух двигателя. Почти сразу же я заметил, что неисправность была проста, и обругал себя дураком. Бензопровод состоял из нескольких секций, и одна из них отошла. Каким–то образом кусок ветоши, наверное по недосмотру механика, попал в бензопровод и забил его.

Чаще всего простое объяснение и оставляют без внимания. Я исходил из того, и это вполне законно, что обученные мною в Варнале механики обычно заслуживали всяческого доверия и отличались щепетильностью, чтобы допустить неисправность.

И все же из–за этой ошибки я нашел Кенд–Амрид, и это было, вероятно, столь же неплохо, поскольку я теперь имел шанс кое–что сделать для него. Я радел не только о благе Кенд–Амрида, но и о благе всего Марса. Я знал, что и болезнь и вероучение могли распространяться во многом так же, как в средние века на Земле смерть и черная магия, и желал любой ценой воспрепятствовать этому.

Я счел целесообразным притвориться, что с двигателем что–то не в порядке, и позволил Одиннадцати посмотреть его, как всегда с бесстрастными лицами, пока сам чертил обещанные им схемы. Я был достаточно уверен, что технологически они не смогут подготовить выпуск подобного двигателя к тому времени, как я вернусь, поскольку даже энергию пара они поняли только в самых элементарных категориях. Это, конечно, делало их очень непохожими на остальных жителей Марса, никогда не утруждавших себя физикой, кроме как в теории, поскольку машины шивов были слишком сложны для их понимания.

Лишний раз я смог посимпатизировать жителям Кенд–Амрида, но по–прежнему считал, что ситуация, сложившаяся на большей части Марса, гораздо лучше той, что мы обнаружили здесь.

Зная, что могу теперь покинуть Кенд–Амрид без затруднений, я почувствовал себя лучше и попытался заметить теперь признаки озадаченности на лицах Одиннадцати, когда они рассматривали мои чертежи.

Но такое выражение отсутствовало. Единственное, что я понял, — это то, что они уверены в себе.

Они неизбежно дошли до расспросов о горючем, и я показал им немного очищенного мною в Варнале бензина. Мне следует предупредить, что варнальцы по–настоящему ничего не понимали в принципах действия двигателей, применяемых мною для воздушных кораблей. Точно так же, как не понимали более сложных принципов действия двигателей, построенных шивами, один из которых был применен мною для полета на первом воздушном корабле. И это опять же, как я почувствовал, к лучшему.

Один из Одиннадцати — он назвал себя Девятым — спросил меня о бензине и о том, где его можно найти.

— Он не бывает таким в естественном состоянии, — уведомил я его.

— Каким он бывать в естественном состоянии? — раздался лишенный эмоций вопрос.

— Трудно сказать.

— Ты возвращаться в Кенд–Амрид и показывать. У нас есть много жидкостей, которые мы хранить из старых находок.

Он, несомненно, подразумевал, что они отыскали и другие вещи, оставленные шивами, и сохранили их.

Теперь уже меня разобрало любопытство, и я не желал упускать шанс посмотреть упомянутые Девятым «жидкости». Я согласился вернуться.

Оставив на корабле Хула Хаджи, я возвратился со всеми Одиннадцатью в их лаборатории, расположенные как раз позади Центрального Места. При дневном свете следы чумы виднелись повсюду. По улицам скрипели телеги, нагруженные трупами. Я ожидал увидеть признаки горя на лицах оставшихся в живых, но их почти не было. Тирания Одиннадцати не позволяла никаких неэффективных эмоций, будь то горе или радость. Я понял, что признаки эмоций рассматривались как указания на то, что человек безумен, либо что чума заразила еще одну жертву.