Причины для планируемого восстания были двойственными. Во–первых, народ начал понимать, что приоза не были высшими существами — аппетиты многих дочерей и жен были далеки от просвещенных вкусов полубогов. И во–вторых, приоза становились все более избалованными, они все менее склонны были выезжать в дозоры.

Это процесс не был для меня новым, кажется, это что–то вроде закона природы, когда тиран падает жертвой собственной непредусмотрительности. Всегда было так, что мудрый король, каким бы характером он ни обладал, защищает своих подданных и таким образом защищает себя. Часто, конечно, одного тирана сменяет другой и возникает порочный круг. В конечном итоге это означает разрушение государства — его завоевание или упадок, — и раньше или позже появится просвещенный правитель или правительство. На это могут уйти века или несколько недель, и конечно же, трудно относиться к этому философски, когда именно твоя жизнь находится под железной пятой.

Мы беседовали далеко за полночь, и мне было забавно видеть, как Хул Хаджи вынужден отказываться от блюда фруктов или еще одной подушки, предложенной Орой Лис.

Наш план был основан на вере в то, что скоро крупные силы деревенских мендишаров нападут на столицу и горожане присоединятся к ним.

Такая обстановка сложилась не так уж давно, об этом проинформировал нас Морахи Ваджа. Жители деревень и мелких городов поначалу остерегались следовать за Морахи Ваджой, который был, на их взгляд, слишком молодым и неопытным.

Но когда он вступил в союз с Хулом Хаджи, все изменилось. Теперь население было полно энтузиазма.

— Ты очень ценен, Бради, — сказал Морахи Ваджа. — Ты должен оберегать себя, пока не придет время восстания, потому что, если мы потеряем тебя, все наше дело погибнет!

Лицо Морахи Ваджи было очень серьезным. Он явно хотел еще что–то добавить — он знал, что сказанное было правдой!

Каждому из нас дали комнату в доме Морахи Ваджи. Моя постель была без пружин, такие кровати преобладают на всем Марсе.

Я засыпал со смешанными чувствами отчаянья и предвкушения. Не так–то легко было забыть даже на миг, что я отдален от любимой женщины неодолимыми барьерами. С другой стороны, дело угнетенного народа Мендишара было близким моему сердцу. Мы, американцы, всегда сочувствуем угнетенным, кем бы они ни были, покуда они сами дерутся с тиранами. Может, не очень христианская позиция, — но я разделяю ее с большинством моих соотечественников и, вероятно, с большей частью человечества.

Я проснулся в несколько более философском настроении.

Была надежда — слабая надежда. Помните, я рассказывал о чудесных изобретениях шивов? Ну, вот это и была моя надежда — что я смогу вступить в контакт с шивами и попросить у них помощи для нового пересечения времени и пространства — на этот раз не с планеты на планету, но из одного времени на Марсе в другое время на Марсе.

Я твердо решил отыскать шивов или члена этой расы, как только увижу успех Мендишарской революции. Я чувствовал себя завлеченным в нее, главным образом, потому, что ценил Хула Хаджи как близкого друга, и все, что он делал, представляло для меня интерес.

Вскоре после того, как я проснулся, раздался стук в дверь. Сквозь незастекленное окно струился солнечный свет, и в воздухе стоял сладкий свежий запах — знакомый мне дух марсианской деревни.

Я сказал, чтобы вошли. Это была служанка — синие женщины только на фут–другой меньше мужчин — с подносом горячей пищи. Это само по себе было сюрпризом, потому что южномарсианский завтрак обычно состоит из фруктов и соков.

Пока я уничтожал завтрак, вошел Хул Хаджи. Он улыбался. Поздоровавшись, он сел на кровать и разразился смехом. Смех его был заразителен, и я обнаружил, что улыбаюсь в ответ, хотя и не знал причины своего веселья.

— Что такое? — спросил я.

— Эта женщина, — ответил он, улыбаясь. — Сестра Морахи Ваджи — как ее зовут?

— Ора Лис?

— Она принесла мне завтрак утром.

— Это странно?

— Это очень любезно — хотя и редкий обычай среди нашего народа. Дело не столько в поступке, который я воспринял как комплимент, сколько в том, что она сказала.

— А что она сказала? — Тут я почувствовал беспокойство. Как я раньше упоминал, у меня есть какое–то шестое чувство, которое предупреждает меня о беде. Некоторые назвали бы это логикой подсознания, которая аккумулирует и выводит заключение из данных, никогда не достигающих сознательного центра.

— Короче, — провозгласил мой друг, — она сообщила мне, что знает, что наши судьбы взаимосвязаны. Я считаю, что она думает, что мне предстоит на ней жениться.

— А, увлечение, — произнес я, тем не менее все еще несколько встревоженный. — Ты — таинственный изгнанник, вернувшийся притязать на трон, а что может быть романтичнее этого? Какая девушка не ответит на это?

— Да, да, — кивнул он. — Поэтому я и не отнесся к этому объявлению серьезно. Не беспокойся, я был с ней достаточно вежлив.

Я задумчиво провел пальцами по подбородку, и вдруг сообразил, что давно не брился. У меня была порядочная щетина. Скоро мне придется что–нибудь предпринять на этот счет.

— Что ты сказал? — спросил я.

— Я сказал, что все мое внимание поглощает дело восстания и что я заметил, что она прекрасна… Это ведь так, тебе не кажется?

Я не ответил. Знаю, что всякая красота сравнительна, но, честно говоря, я не мог отличить прекрасную синюю великаншу двух с половиной метров от уродливой.

— Я сказал ей, что нам следует подождать, пока мы не узнаем друг друга получше, — посмеиваясь, продолжал мендишар. Я почувствовал некоторое облегчение, узнав, что мой друг вел себя столь тактично.

— Мудро сказано, — кивнул я. — Когда ты сядешь на престол, как Бради, будет время подумать о романах — или о том, как избежать их.

— Именно, — согласился Хул Хаджи. — Я не знаю, поймет ли она меня. Она скорее, мне кажется, воспримет это как объявление о моей собственной страсти, что немного меня беспокоит.

— Не волнуйся, — сказал я. — Каковы твои планы на сегодня?

— Мы должны подготовить послание всем килакам и оркилакам, созывающее их на всеобщую встречу здесь.

Эти два марсианские слова обозначали приблизительно лидера деревни и городка, суффикс «ак» обозначал человека, имеющего власть над своими собратьями, или, строго говоря по–марсиански, того, кто был уполномочен своими собратьями действовать в их интересах. «Кил» — обозначал маленькую общину, «оркил» — означал большую.

— Это необходимо, — продолжал Хул Хаджа, — для того, чтобы они сами увидели, что я именно тот, кем являюсь. А также для того, чтобы решить, когда нанесем удар и как расставим наших воинов.

— Сколько воинов, по твоим подсчетам, имеется в твоем распоряжении? — спросил я, умываясь холодной водой.

— Около десяти тысяч.

— А со сколькими приоза придется бороться?

— Около пяти тысяч, включая воинов не из приоза, но поддерживающих их. Приоза, конечно, намного лучше вооружены и обучены. У моего народа есть привычка сражаться, не подчиняясь командирам. Приоза дисциплинированны, но я не уверен, что мы то же можем сказать о воинах из деревень.

Я понял, что это была черта, которую мендишары делили со своими арзгунскими кузенами. Арзгуны были объединены под началом архизлодейки Хоргулы — объединены, по большей части, из–за страха перед общим врагом — Зверем Наалом и суеверием.

— Это — еще одна причина, почему нужно мое присутствие, — сказал Хул Хаджи. — Они, как предполагает Морахи Ваджа, будут сражаться под началом наследного Бради, тогда как их пришлось бы обучать дисциплине, чтобы они слушались приказов всего лишь килака.

— Значит, Морахи Ваджа был прав. Ты незаменим в этом деле.

— Кажется, так, но это большая ответственность.

— Это — ответственность, к которой тебе придется привыкнуть, — уведомил его я. — Как Бради Мендишара ты всю жизнь будешь нести тяжелую ответственность за свой народ.

Он вздохнул и улыбнулся мне.

— Есть некоторые преимущества в жизни у одинокого скитальца по диким краям, не так ли?