— Что? Обезьяна? Черт побери! Я, я — настоящий человек! Взгляни на мою ногу! Она совсем не такая, как у Ненастоящих!

— Вот поэтому ты, Гамми и все ваше отродье ковыляете, как шимпанзе.

— Смейся, смейся.

— А я и смеюсь! Только потому что ты — ошибка природы, чудище, кости которого еще в материнском чреве стали расти совсем не туда, куда положено. Ты же выдумал для себя фантастический миф, будто бы ты происходишь от неандертальцев!

— Неандертальцев… — прошептала Дороти Сингер. Стены закружились перед ее глазами.

— И все эти бредни о потерянной шляпе Старого Короля, — продолжала Дина, — и о том, что, если тебе удастся ее найти, ты сумеешь снять проклятие, из–за которого вы, так называемые неандертальцы, обречены прозябать на черных дворах, среди отбросов…

— Нарываешься! — заорал Пэли во всю мощь своих легких. — Нарываешься, паршивка, чтобы я опять отколотил тебя

— Она этого только и хочет, — пробормотала Гамми. — Давай. Отлупи–ка ее хорошенько. Хватит ей насмехаться. И эту милашку пора уже будить.

— У этой красавицы будет такое пробуждение, какого еще никогда не было. Вот только Старик положит на нее свои ручки… — пробурчал Пэли. — Приятель в Небе, скажи, ведь она не просто так встретилась со мной и очутилась в этом доме? Клянусь своим запахом, она не сможет от меня отцепиться. Гамми, послушай, может быть, она родит мне ребенка? У нас здесь нет детей уже лет десять. Мне как–то недостает моих ребят. Ты подарила мне шестерых, которые были Настоящими, хотя я не совсем уверен в Джимми. Он был так сильно похож на О’Брайена. А теперь ты высохла, стала такой же бесплодной, какой всегда была Дина, но ты еще в состоянии растить детей. Хотела бы ты воспитать ребеночка от этой студенточки?

Гамми хмыкнула и глотнула пива из щербатого кофейника. Отрыгнув, она пробормотала:

— Не знаю. Ты сошел с ума больше, чем я всегда думала. Неужели ты думаешь, что эта четырехглазая крошка захочет что–нибудь иметь от тебя? И даже если она спятит с ума и пойдет на это, что за жизнь ждет ее отродье? Расти в канаве? Иметь старых, уродливых папочку и мамочку? Вырасти таким безобразным, что никто никогда не захочет иметь с ним дело? Он будет таким вонючим, что все кобели будут кусать его!

Она неожиданно разрыдалась.

— И не только неандертальцам приходится жить на свалках. Многим калекам, больным, дурным или убогим приходится жить здесь. И они становятся такими же неандертальцами, как и мы, Настоящие. Никакой разницы. Никакой разницы! Мы все — уроды, потерявшие надежду, заживо гнием здесь. Мы все неандер…

Старик ударил кулаком по столу.

— Не произноси при мне этого слова. Я, Пэли, Я — Настоящий, а все Ненастоящие называются Г’Яга. И чтоб я больше никогда не слыхал этого ненавистного слова! Оно обозначает не человека, а что–то вроде высокоразвитой гориллы!

— Да взгляни на себя в зеркало! — взвизгнула Дина.

Беседа и дальше продолжалась в таком же причудливом и жутком духе, но Дороти закрыла глаза и снова уснула.

Проснулась Дороти довольно поздно. Она села, нашла очки на маленьком столике, надела их и стала осматриваться.

Она находилась в лачуге, сооруженной из всякой всячины и обрезков досок. В ней были две комнаты, каждая около десяти квадратных метров. В углу одной из комнат стояла большая керосиновая плита. В небольшой кастрюльке с длинной ручкой варился бекон. От жара, исходившего из плиты, лоб ее и стекла очков запотели.

Вытерев их платком, она осмотрела мебель. В основном все было таким, как она и ожидала, но три предмета удивили ее. Этажерка, фотография на стене и птичья клетка.

Этажерка была высокая и узкая, из какого–то темного дерева и вся исцарапанная. Она была заполнена комиксами, научно–популярными журналами и брошюрами, некоторым из которых было по меньшей мере лет двадцать. Было здесь и несколько книг, оторванные обложки и грязные корешки которых свидетельствовали, что они были подобраны в урнах для мусора. Выли здесь «Копи царя Соломона»’ Хаггарда, первый том «Очерков истории» Уэллса, берроузовские «Тарзан среди обезьян» и «Внутри Земли», а также «До Адама» Джека Лондона.

Фотография в рамке на стене изображала женщину, очень похожую на Дину. Снимок был сделан примерно в 1890 году, судя по коричневому оттенку бумаги и характерной структуре. Со снимка смотрела красивая женщина аристократической внешности примерно лет тридцати пяти в бархатном платье со стоячим воротничком и высоким бюстом.

Волосы ее были гладко зачесаны назад и собраны в тугой узел на самой макушке. Грудь украшало бриллиантовое ожерелье.

Но самым странным предметом была клетка для попугая, стоявшая на высокой подставке, прибитой гвоздями к полу. Клетка была пустой, однако на дверце ее висел длинный узкий велосипедный замок.

Размышления Дороти были прерваны окликами женщин, колдовавших у плиты.

— Доброе утро, мисс Сингер, — сказала Дина. — Как вы себя чувствуете?

— Будто какой–то индеец оглушил меня топором, — усмехнулась Дороти. — У меня во рту все горит. У вас найдется глоток воды?

Дина вынула из холодильника кувшин и наполнила жестяную кружку.

— Водопровода у нас нет. Нам приходится таскать воду с бензоколонки в ведрах.

Дороти подозрительно посмотрела на воду, однако, закрыв глаза, выпила.

— Меня мутит, — произнесла она. — Извините меня.

— Я проведу вас в уборную, — предложила Дина и, обхватив девушку за плечи, с удивительной силой приподняла.

— Я уверена, что на воздухе, — еле слышно произнесла Дороти, — мне будет лучше.

— О, я понимаю, — кивнула Дина. — Это от запаха рыбы, дешевых духов Гамми, пота Старика, пива. Я уже забыла, как это когда–то действовало и на меня. Но на дворе, должна тебе сказать, ничуть не лучше.

Дороти ничего не ответила, но выйдя за дверь, слегка застонала:

— О… о… о!

— Да, я понимаю, — согласилась Дина. — Это ужасно, но от этого не умирают.

Через десять минут Дина и бледная, шатающаяся Дороти вышли из полуразвалившейся уборной. Они вернулись в лачугу, но по дороге Дороти заметила, что Элкинс валяется лицом вверх на сиденье в кабине грузовика. Голова его свешивалась с сиденья, и мухи жужжали вокруг его открытого рта.

— Это ужасно, — передернула плечами Дина. — Он очень рассердится, когда проснется и увидит, где находится. Он такой представительный мужчина.

— Пусть отсыпается, — кивнула Дороти. Она вошла в лачугу, и еще через несколько секунд в комнату ввалился Пэли, предваряемый волной запахов, смеси прокисшего пива и очень специфического пота.

— Как себя чувствуешь, малышка? — промычал он низким голосом. Голос казался настолько низким, что у Дороти зашевелились волосы на затылке.

— Плохо. Я хочу домой.

— Конечно. Только похмелись на дорогу.

Он протянул ей наполовину пустую бутылку виски. Дороти с отвращением сделала большой глоток и тут же запила холодной водой. Почти сразу же ей стало лучше, и она уже с большей готовностью сделала еще один глоток. Затем вымыла лицо водой из чашки и в третий раз глотнула виски.

— Кажется, теперь я могу пойти с вами, — сказала она. — Вот только завтракать не хочется.

— Я уже поел, — объяснил Пэли. — Так что можем идти. Часы на бензоколонке показывают десять тридцать. Мою территорию уже, наверное, обчистили. Всегда есть охотники попастись на ней, считая, что я остался дома. Но могу поспорить, что они наложат в штаны, как только увидят мою тень, потому что боятся Старика. Они знают, что он может поймать их и выпустить из них кишки, да еще переломать все ребра одной своей здоровенной рукой!

Хрипло рассмеявшись, словно трель в глубокой подземной пещере, он открыл холодильник и вытащил еще одну бутылку пива.

— Мне нужна еще одна для начала, не считая того, что еще надо дать этой чертовой упрямой старухе Фордиане.

Выйдя во двор, они увидели, как Элкинс, спотыкаясь, бредет к уборной и как он растянулся во весь рост, едва открыв дверь этого заведения. Он неподвижно замер на полу уборной, наружу торчали только ноги. Дороти забеспокоилась и хотела было пойти к нему, но Старик покачал головой: