На плече его, поддерживаемом широкой и узловатой, как ветка кораллов, рукой, восседала стройная фигурка молодой женщины.

Он проковылял в комнату странной походкой на полусогнутых косолапых ногах. Неожиданно он остановился, глубоко втянул в себя воздух и улыбнулся, показав широкие и желтые зубы, предназначенные для того, чтобы кусать.

— Ух, какой хороший запах. Он даже забивает застаревшую вонь от мусора. Гамми! Ты обрызгала себя теми духами, которые я нашел в груде золы на обрыве?

Гамми хихикнула, изображая саму скромность.

— Не будь дурой, Гамми! — резко сказала Дина. — Он пытается подмазаться к тебе, чтобы ты забыла, что он привел домой эту девушку.

Старик Пэли хрипло рассмеялся и опустил посапывающую девушку на армейскую койку. Она неуклюже вытянулась на ней, я ее юбка задралась выше колен. Гамми хихикнула, однако Дина поспешила одернуть юбку и снять толстые очки в роговой оправе.

— Боже! — прошептала она. — Как это случилось? Что ты ей сделал?

Он взял литр пива из холодильника и вцепился в пробку своими широкими, как древние надмогильные камни, зубами и проскрежетал:

— Ничего я ей не делал.

Сорвав пробку, он откинулся назад, поднял высоко бутылку, и в его глотку, булькая и клокоча, полилась янтарная жидкость. Он рыгнул и прорычал:

— Вот я, Старик Пэли, занимаюсь своими делами, пакую связку газет и журналов, которые нашел, и тут подъезжает голубой «форд–седан», модель пятьдесят первого года, а в нем Элкинс, тронутый доктор с игрушечной фабрики. И эта четырехглазая цыпочка, Дороти Сингер. И…

— Да, — подтвердила Дина. — Мы знаем, кто они, но мы не знали, что они поехали за тобой.

— Кто тебя спрашивает? Здесь говорю только я. Они сказали мне, что им нужно, и я уже собирался ответить «нет», но эта бабеночка объяснила, что если я подпишу бумаги и дам согласие на то, чтобы она ездила со мною и даже могла остаться в нашем доме на пару вечеров, а мы будем жить, не обращая на нее никакого внимания, то она заплатит мне пятьдесят долларов. Я сказал «да»! Дружище Старый в Небесах! Это сто пятьдесят литров пива! У меня есть принципы, но их смыло пенящимся потоком пива!

Я сказал «да», и эта милашка сунула мне бумагу на подпись, затем дала авансом десять долларов и объяснила, что остальные я получу через семь дней. Десять долларов у меня в кармане! Она залезла на сиденье моего грузовика. Но тут этот несуразный Элкинс припарковал свой «форд» и стал утверждать, что ему нужно ехать с нами и проверить, чтобы все было о’кей.

Но Старика не проведешь. Он волочится за малюткой–четырехглазкой. Каждый раз, как он на нее посмотрит, из его глаз бежит любовный сок. Так вот, я собираю утиль еще парочку часов, говорю без передыху. Сначала она меня побаивается, я на вид такой странный и страшный. Но чуть погодя она начинает уже посмеиваться. Тогда я загоняю грузовик в переулок возле таверны Джека на Амес–стрит. Она спрашивает, что я собираюсь делать? Я отвечаю, что остановился, чтобы пропустить несколько глотков пива, что я делаю так каждый день. Она говорит, что тоже не против одной кружечки. И вот…

— И ты на самом деле вошел с ней в таверну? — изумилась Дина.

— Не. Я попытался уже было, но меня начало трясти. Пришлось сказать, что я не могу этого сделать. Она у меня спрашивает, почему. Я отвечаю, что не знаю. Не могу с тех пор, как был еще совсем молодым. Она назвала это… э… неврозом, но я называю это просто табу. Тогда Элкинс и эта малышка идут к Джеку и берут шесть бутылок холодного пива, несут сюда, и мы уезжаем.

— Что дальше?

— Вот так мы и ездили с одного места в другое, хотя и оставались всегда в переулках или тупиках. Она сказала мне тогда, что это очень смешно, набраться на задних дворах пивных баров. Тогда я осмелел и направился пропустить двойное в Серкл–бар. Они за мной. Там мы ввязались в драку с одним деревенским парнем с бакенбардами, одетым в кожаную куртку. Он пытался подцепить четырехглазку и забрать ее с собой.

Обе женщины раскрыли рот от удивления.

— Приехала полиция?

— Если и приехала, что было уже поздно. Я схватил этого чурбана за кожаную куртку своей рукой — самой сильной рукой во всем мире — и швырнул его через всю комнату. А когда ко мне подступились его дружки, я стал колотить себя по груди, как разъяренная горилла и делать страшное лицо. Тогда они плюнули на все это и стали слушать свою деревенскую музыку. А я подхватил цыпочку — она так смеялась, что чуть не поперхнулась, — и был таков. Бледный, как простыня после прачечной. Элкинс бежал за мной, и вот мы здесь!

— Да, дурак старый, вот вы и здесь! — закричала Дина. — Приводишь сюда девчонку в таком состоянии! Когда она проснется и увидит тебя, то подымется такой крик, что у тебя голова отвалится!

— Смотри, чтоб у тебя не отвалилась, — прохрипел Пэли. — Сначала она меня побаивалась и старалась держаться подальше. Но потом я ей понравился. Можно так сказать. Да и запах мой перестал ей быть противен. Я знал, что он ей обязательно понравится. А кому, скажите, он не нравился? Женщины этих Неправильных не в силах сказать «нет», стоит им только хоть чуть–чуть к нему принюхаться. У нас, у Пэли, этот дар в крови!

Дина рассмеялась:

— Ну когда ты перестанешь хвастать, как бык на ярмарке? Совсем обезумел!

Пэли нахмурился.

— Я, кажется, уже говорил тебе, чтобы ты никогда не называла меня чокнутым. Говорил? — и он хлестнул ее по щеке. Она отпрянула назад и ударилась о стенку, держась за лицо и крича:

— Ты, старая, вонючая обезьяна, ты ударил меня, дочь людей, ботинки которых ты недостоин лизать! Ты посмел меня ударить!

— Да, и ты разве не рада, что я это сделал? — умиротворенным тоном промычал Пэли и положил руку на спящую девушку.

— Ух, какая плотная. И ничего не отвисает.

— Зверюга! — вскричала Дина. — Пользуешься беззащитностью девчонки.

Она как кошка прыгнула на него, выставив вперед когти.

Хрипло засмеявшись, он схватил ее руки за запястья и так скрутил, что она упала на колени и вынуждена была сцепить зубы, чтобы не закричать от боли. Гамми хихикнула и протянула Старику бутылку. Чтобы взять ее, ему пришлось отпустить Дину. Она поднялась, и все трое, как будто ничего не случилось, уселись за столом и начали пить.

Где–то на заре гортанный звериный рев разбудил девушку. Она открыла глаза, но смогла различить только какие–то три фигуры, так как все плыло у нее перед глазами. Она протянула руку за очками, но не нашла их.

Старик, чей рев разбудил ее, взревел снова.

— Говорю тебе, Дина, еще раз говорю, не смейся над Стариком, не смейся над Стариком. Скажу тебе еще раз — не смейся над Стариком!

Его невероятный бас просто завывал от ярости.

— Твои мозги набиты соломой, что ли? Я привожу тебе одно за другим доказательства, а ты все сидишь на своих яйцах, как глупая квочка, и согласна скорее разбить их, чем понять, что ты их уже высидела. Я, Пэли — Старик Пэли, — могу доказать то, что я сказал, а я сказал, что я — Настоящий!

Он неожиданно, рывком вытянул свою руку через стол по направлению Дины.

— Пощупай кости моей руки! Вот эти две кости не прямые и тонкие, как у вас, Ненастоящих! У меня они толстые, как флагштоки, и они изогнуты, как спины двух котов, готовых подраться за рыбью голову на куче. Они устроены так, что служат по–настоящему крепкими опорами моим мускулам, которые толще, чем у Ненастоящих. Ну–ка, давай, попробуй. И посмотри на мои надбровья. Они такие же, как и у очков, которые носит эта девушка.

И пощупай форму моего черепа. Это не мяч, как у вас, а буханка хлеба.

— Ископаемого хлеба! — подразнила его Дина. — Твёрдого как камень, куда ни ткни.

Старик совсем взъерепенился.

— Пощупай кости у меня на затылке, если у тебя достаточно силы для того, чтобы подавить мои мышцы. Они наклонены вперед, а не…

— О, я и без этого знаю, что ты — обезьяна. Ты не можешь запрокинуть голову, чтобы посмотреть, что падает тебе на башку — птичий помет или просто капля дождя, не сломав себе при этом спину.