— Проклятые мошки! Их там, наверное, миллионы, и все стремятся подальше убраться от этого горящего мусора.

— С фабрики игрушек? — спросила Дина. Она отвернулась от обшарпанной керосиновой плиты, на которой жарила картошку вместе с окуньками и бычками, выловленными в реке Иллинойс, в километре отсюда.

— Да! — прорычала Гамми. — Ты слышала, что сказал Старик. Сумасшедший дом. Так вот… этого котяру с фабрики игрушек зовут Джон Элкинс. Он устроил Старику всю эту проверку, когда его держали взаперти в прошлом году. Он такой тощий и невзрачный! Да еще с усами. Никогда не смотрит прямо в глаза и ухмыляется, как кот, слизавший сметану. Этот котяра забрал у Старика шляпу и не хотел ее отдавать, пока Старик не пообещал, что будет хорошим. Теперь вспомнила?

Дина, высокая, худая, одетая только в белый купальный махровый халат, выглядела так, будто ее удлиненная голова была отрезана и насажена на пику. Большие лиловые родинки на щеке и шее выглядели отвратительно на ее бледной коже.

— Они его снова собираются упрятать в больницу? — спросила Дина.

Гамми, глядя на себя в потрескавшееся высокое зеркало, прибитое к стенке, рассмеялась, показав два зуба. У нее были короткие подстриженные светло–коричневые вьющиеся волосы. Голубые глаза глубоко запали в глазницах, нос был очень длинным, чрезмерно большим, его выпуклый кончик был густо испещрен вздутыми венами. У нее почти отсутствовал подбородок, и поэтому создавалось впечатление, что ее голова все время падает вниз. На ней была когда–то белая, а теперь грязная нижняя юбка, которая даже не прикрывала опухшие колени. Когда она смеялась, ее огромные груди, покоившиеся на вздутом животе, начинали колыхаться, как чашки с жидкими сливками. Судя по выражению ее лица, было очевидно, что она не испытывает какой–либо неудовлетворенности от того, что видит в разбитом зеркале.

— Не, теперь они пришли не затем, чтобы забрать его, — рассмеялась она, — Элкинс просто хотел познакомить с ним одну промокашку, которая приехала к нему. Смазливенькую брюнеточку с большими карими глазами позади настоящих толстых очков. У нее такой вид, будто она студентка, впрочем так оно и оказалось. У этой промокашки ученая степень или что–то вроде этого по сексологии.

— Психологии? А может быть, по социологии?

— Гм. Возможно. Так или иначе, эта четырехглазая должна что–то сделать для попечительского совета. Она хочет побродить со Стариком, посмотреть, как он собирает свой утиль, по каким переулкам он проезжает, какие у него привычки, и узнать, что же, собственно, довело его до того, что он стал…

— Старик ни за что не согласится! — взорвалась Дина. — Ты же знаешь, что он ни за что не потерпит, чтобы за ним следил кто–то из Неправильных!

— Гм. Может быть. Так или иначе, но я сказала им, что Старик не намерен обшаривать трущобы вместе с ними, а они быстро ответили, что утиль им не нужен и что они это делают ради науки. И они заплатят ему за неудобства. Они получили деньги от совета. Тогда я объяснила, что, может быть, Старик и согласится, и они вышли из дома.

— Ты пустила их в дом? А клетку ты спрятала?

— А зачем ее прятать? В ней не было его шляпы.

Дина повернулась назад, к сковороде, и бросила через плечо:

— Не думаю, что Старик согласится. Это довольно унизительно.

— Ты что, смеешься? Кто еще ниже Старика? Змея, ползающая на брюхе. Уверена, что он согласится. Он положит глаз на эту очкастую, будь уверена.

— Не глупи, — фыркнула Дина. — Ведь он грязный, вонючий мужик, не первой молодости, самый уродливый на свете.

— Что да, то да. Уродливее его не найти. И воняет от него, как от козла, вывалявшегося в нужнике. Но запах–то и привлекает таких. Он привлек меня, он привлек тебя, привлек многих других, в том числе и ту великосветскую даму, которую он заставлял таскать хлам из…

— Заткнись! — рявкнула Дина. — Та девушка в высшей степени чистая и интеллигентная. Она смотрела на Старика почти как на обезьяну.

— А разве это не так? — усмехнулась Гамми и подошла к древнему холодильнику. Вытащив из него литровую банку пива она ловко открыла крышку и опрокинула содержимое в рот.

Она приканчивала уже шестую по счету банку, а Старик все еще не возвращался домой. Рыба остыла и покрылась жиром. В небе взошла полная июльская луна. Дина, подобно тощей нервной кошке на дворовом заборе, как часовой охраняла утлую хибару. Гамми сидела на скамейке, сколоченной из деревянных ящиков, и, ссутулившись, тянула пиво. Наконец она вскочила и включила обшарпанный телевизор. Однако, заслышав лязг и тарахтенье мотора на холостом ходу где–то там вдали, она поспешно выключила его.

Резкие выхлопы и урчание превратились в подлинный рев. Раздалось неожиданное могучее хрипение, подобное кашлю старого проржавевшего робота, страдающего двусторонним воспалением своих стальных легких. Затем наступила тишина.

Но ненадолго. Обе женщины застыли как парализованные, со страхом прислушиваясь к голосу, напоминавшему раскаты далекого грома.

— Не обращай внимания, малышка.

Послышался другой голос, мягкий, вялый, нерешительный.

— Где… мы…

Громоподобный голос произнес:

— Дома. В нашем чудном домике, где мы отдыхаем от трудов.

Неистовый кашель заглушил последние слова.

— Это все дым от горящего мусора, малышка. От него любого может стошнить, не так ли? Присмотрись–ка! Дым поднимается к луне как призраки людей, настолько гнусных, что даже их духи несут инфекцию, сидевшую в них. Эй, цыпленочек, ты не представляешь себе, что Старику известны такие ученые слова, как инфекция, а? Вот каким становишься в глазах других, когда живешь на городской свалке. Я слышал это слово много раз от всяких важных шишек, которые снисходили до того, что исследовали эту вонь здесь, чтобы потом разводить вонь в мэрии. Я не такой уж малограмотный. У меня есть телевизор.

Наступила пауза, и обе женщины поняли, что он стал на колени и, отклонив туловище назад, стал смотреть на небо.

— О, моя прелестная, любимая Луна, невеста Старого Приятеля в Небе! Настанет день, настанет день, я клянусь, Старая Подруга и Старый Приятель в Небе, и вы поможете мне найти давно потерянный шлем короля Пэли, который я и мои предки ищут уже пятьдесят тысяч лет. Помогите мне, а Старик Пэли окропит для вас землю свежепролитой кровью девственницы Неправильных, чтобы вы могли лечь на нее, как на красный ковер, или укутаться в новые красные одеяния. И тогда вам не придется морщить свои прекрасные сияющие носы при одном моем виде и сплевывать на меня свое серебристое выделение. Старик обещает это, и это так же верно, как и то, что его здоровая рука сейчас гладит дочь одного из Неправильных, как мне кажется, девственницу. И он привел ее к себе в дом, чтобы мы смогли увидеть, что никакой он не униженный…

— Он совсем рехнулся, — прошептала Гамми.

— Боже мой, он ведет сюда девушку! — сказала Дина. — Девушку!

— Наверное, ту студентку?

— Неужели этот идиот хочет, чтобы его линчевали?

Мужчина снаружи взревел:

— Эй, вы, бабы! Поднимите свои жирные задницы и откройте дверь, пока я ее не вышиб! Дом Старика набит долларами и пивом! Как и подобает дому завоевателя, который хочет, чтобы с ним соответственно обращались!

Неожиданно встрепенувшись, Дина открыла дверь.

Из темноты возникло нечто столь приземистое и несуразное, что казалось скорее ожившим пнем, чем человеком. Оно остановилось, и из–под низко надвинутой уродливой шляпы, черной, фетровой, сверкнул стеклянный взгляд. Даже огромная шляпа не смогла скрыть вытянутую и в то же время приплюснутую форму его черепа. Лоб был ненормально низким, над глазами нависали толстые надбровья. Нос был очень длинным и очень широким, он заканчивался выпуклыми ноздрями. Губы у него были тонкими, но выпяченными наружу из–за торчащих вперед челюстей. Подбородка не было вовсе, а голова постепенно переходила в плечи без какого–либо намека на шею. Так, во всяком случае, казалось. Из открытого ворота рубахи рвались наружу целые заросли курчавых ржаво–красных волос.