Пендрейк нахмурился.

— Мне кажется, я понял, что ты имеешь в виду. До какого времени создание атомного двигателя было невозможным?

— Вот именно, — согласилась она. Ее глаза заблестели.

Пендрейк задумался.

— В последнее время я перечитал все, что написано по этому вопросу. Пятьдесят четвертый год, впрочем, пятьдесят пятый более вероятен.

— С тех пор прошло много времени, достаточно много.

Пендрейк кивнул. Он знал, что она собирается сказать, это было здорово, и он ждал, когда она это скажет.

Прошло мгновение, и она сделала это.

— Есть ли способ проверить, над чем работал каждый ученый, проводящий исследования в области атомной энергетики в этой стране, начиная с этого времени?

Он кивнул.

— Для начала я навещу моего старого профессора физики. Он один из тех вечно молодых стариков, которые всегда идут в ногу с веком.

Ее голос, прохладный и ровный, прервал его размышления:

— Ты собираешься лично заняться поисками?

Сказав это, она невольно перевела взгляд на его правый рукав и тут же залилась краской. Он прекрасно знал, что она вспомнила. Пендрейк быстро, с незаметной улыбкой, согласился:

— Боюсь, что больше некому. Как только я раскопаю что-нибудь интересное, отправлюсь к Блейклу и принесу извинения за то, как я с ним обошелся. До того времени, с правой рукой или без нее, я не думаю, что есть более подходящая кандидатура. — Он нахмурился. — Конечно, однорукий более приметен, чем другие.

Она опять взяла себя в руки.

— Мне кажется, ты должен обзавестись лицевой маской и протезом. Те люди, скорее всего, были в лицевых масках обычного типа — ведь ты так быстро распознал маскировку. Тебе нужно раздобыть военную, они более высокого качества.

Она встала и закончила ровным голосом:

— Что касается отъезда из Кресцентвилла, я уже договорилась с моей старой фирмой, они берут меня на прежнее место. Я уезжаю сегодня вечером, и с завтрашнего утра ты волен приступить к своим расследованиям. Желаю удачи.

Они стояли друг против друга. Пендрейк до глубины души был шокирован внезапным окончанием встречи и словами Элеоноры. Они расставались как люди, испытывающие огромное нервное напряжение.

“И это, — подумал Пендрейк, выйдя под солнечные лучи, — чистая правда”.

Эту ночь он решил провести в Кресцентвилле. Нужно было нанять кого-нибудь, кто будет присматривать за коттеджем, и, среди прочих дел, предстояло возвратить Денди в конюшню большого дома. Когда перед отходом ко сну Пендрейк принимал ванну, почти наступила полночь.

Он расслабился в воде и снял повязку с обрубка правой руки. В течение нескольких последних дней он испытывал в этом месте дискомфортные, пожалуй, даже болезненные ощущения. Сняв повязку, он наклонился, чтобы окунуть четырехдюймовую культю в теплую воду.

И застыл.

Он не поверил своим глазам.

А потом закричал.

Дрожа, Пендрейк откинулся на спину. И посмотрел опять. Сомнений быть не могло: рука выросла на добрых два дюйма. Уже наметились едва заметные, но четкие очертания ладони и пальцев. Они выглядели как искривления гладкой плоти.

Было почти три часа утра, когда он смог немного успокоиться и забыться сном. К этому времени он смог предположить только одну возможную причину этого чуда. За все последние суматошные дни он имел дело только с одним предметом, который отличался от всех других предметов в мире, — с двигателем.

Теперь ему и в самом деле придется найти его. У него родилась странная мысль о причастности к этой машине. В связи со всем тем, что произошло, в связи с секретностью и угрозами, а теперь еще и этим, ему стало казаться, что его права на владение этим двигателем все время укрепляются. В конце концов он пришел к совершенно четкому умозаключению, что двигатель принадлежит тому, кто “наложил на него руку”.

Было восьмое октября, за полночь. Пендрейк, наклонив голову, продирался сквозь сильные порывы восточного ветра на хорошо освещенной улице района Ривердейл города Нью-Йорк. По мере продвижения вперед он всматривался в таблички с номерами домов: 418, 420, 432.

Дом под номером 432 стоял третьим от угла, и Пендрейк прошел мимо него к фонарному столбу. Повернувшись спиной к ветру, он еще раз при хорошем освещении изучил свой бесценный список — последний контроль. Сначала Пендрейк намеревался проверить каждого из семидесяти трех американцев, перечисленных в этом списке, начиная с буквы “А”. Немного поразмыслив, он пришел к выводу, что ученые из фирм типа “Вестингауз” или “Рокфеллер Центр”, сотрудники частных лабораторий, не обладающих достаточными средствами, а также физики и профессора, проводящие индивидуальные исследования, являются наименее вероятными кандидатами. Первые — ввиду невозможности сохранения секретности, последние — потому, что для создания такого двигателя потребовалась бы весьма крупная сумма денег. Это ограничивало размах его поисков двадцатью тремя частными предприятиями.

Даже эта задача была исключительно сложной для одного человека. Постоянный риск попасть в переделку оставил отпечаток усталости на его лице, отзывался напряжением в мускулах тела и растущей правой руке. А ведь это была всего лишь одиннадцатая попытка. Остальные оказались настолько же бесплодными, насколько были опасными.

Пендрейк спрятал список и вздохнул. Тянуть было нельзя. Алфавитная очередь подошла к институту Лембтона. Ведущий физик этого заведения, выдающийся ученый доктор Макклинток Грейсон жил в третьем доме от угла.

Пендрейк подошел к передней двери затемненного здания и испытал первое разочарование. Он почему-то думал, что дверь окажется незапертой. Его надежды не оправдались, и это означало, что все двери, которые он когда-либо в своей жизни открывал, даже не обратив внимания на то, что они заперты, оказались теперь прецедентами, доказательствами того, что уэльсский замок можно сломать почти бесшумно. Замок хрустнул с легким звоном металла, внезапно подвергшегося сильнейшему давлению.

В чернильной темноте холла Пендрейк остановился и прислушался. Единственным звуком был стук его собственного сердца. Он осторожно пошел вперед, подсвечивая фонариком и заглядывая в двери. Вскоре он понял, что кабинет должен находиться на втором этаже. Перешагивая через четыре ступеньки, Пендрейк пошел наверх по лестнице.

Коридор второго этажа был весьма просторным. Перед Пендрейком оказались пять закрытых и две открытые двери. Первая открытая дверь вела в спальню, вторая — в большую уютную комнату, обставленную шкафами с книгами. Пендрейк зашел в нее и с облегчением вздохнул. В одном из углов находились письменный стол и небольшой шкафчик для бумаг, там и тут стояло несколько напольных светильников. После краткого осмотра Пендрейк закрыл дверь и включил тройной торшер рядом с креслом у стола.

Затем он опять напряженно замер, вслушиваясь в тишину. Откуда-то доносился звук размеренного дыхания. Других звуков не было: после дневных трудов обитель доктора Грейсона мирно отдыхала. “Что естественно”, — подумал Пендрейк, усаживаясь поудобнее за столом и приступая к чтению.

В два часа ночи он понял, что нашел того, кого искал. Доказательством послужила написанная наспех записка, затерявшаяся среди разной дребедени в одном из ящиков. Она была следующего содержания:

“Сама по себе механика функционирования двигателя зависит от количества оборотов в минуту. При очень низких оборотах, то есть от пятидесяти до ста, вектор давления будет направлен практически вертикально плоскости оси. Если вес был подобран правильно, то машина на этой стадии начнет плавать в воздухе, но движение вперед будет равно почти нулю”.

В этом месте Пендрейк прервался и задумался. Несомненно, речь шла о его двигателе. Но что все это значило? Он вернулся к записке:

“По мере увеличения количества оборотов в минуту вектор давления начнет быстро смещаться к горизонтальной плоскости, и при достижении пятисот оборотов тяга будет направлена по оси самолета, а все боковые и противодействующие моменты погасятся. Именно на этой стадии двигатель можно толкать вдоль стержня, но не наоборот. Напряжение поля так велико, что…”