Но «потом» пришло и ушло, и почему-то постоянно оказывалось, что внимания требуют другие заботы и хлопоты. Надо было оплачивать счета, относить вещи в стирку, надо было приниматься за другие расследования. Все это были маленькие, человеческие дела — пропавшие дети, беспутные мужья — ничего странного или сверхъестественного. В этот раз я вновь отреагировала на боль тем, что отвернулась от фейри, и на какое-то время это действительно помогло. Ни смертей, ни таинственных ночных воплей, и я понемногу начинала надеяться, что снова смогу спать.

Лушак не явилась убивать меня, и я, выждав неделю, купила бубликов и отправилась к ней в гости. Я сказала, что разрешаю меня убить, если ей так хочется. Она рассмеялась, назвала меня идиоткой, и мы шесть часов играли в шахматы. Я все же думаю, что когда-нибудь она меня убьет. Просто это будет не скоро. В какой-то момент одиночество превратилось в дружбу — похоже, для нас обеих.

Сильвестр позвонил через месяц после того, как я ушла из тронного зала. За это время я не виделась и не разговаривала ни с кем из жителей Тенистых Холмов, даже с Квентином. Но в тот день я вернулась домой после слежки за неверной женой и обнаружила на автоответчике сообщение:

«Похороны состоятся в нашем поместье в Летних Землях в новолуние. Пожалуйста, приезжай».

Добавлять ничего не требовалось. Однажды я уже сбегала от него, но теперь всегда возвращаюсь по первому звонку. Гордан была права хотя бы в этом. Если по сути, то да, я пес Сильвестра.

На следующий день позвонил Квентин и напряженно поинтересовался, позволю ли я ему сопровождать меня на похороны. Я согласилась. А какой был выбор? Если он хотел меня видеть хотя бы вполовину так сильно, как мне внезапно захотелось увидеть его, отказываться было бы жестоко. Мы договорились встретиться в японском чайном саду и прогуляться пешком от владений Лили до поместья Торквилей. Войти внутрь самих Тенистых Холмов я была не готова. Пока не готова.

Или не буду никогда.

Рассвет дня похорон был ясным и красочным. Объяснив, где меня ждать, я за пять минут доехала до чайного сада. Рука Квентина лежала в перевязи, а сам он был облачен в черный дублет и штаны-буфы, так что вид у него был, как у неизвестного истории младшего брата Гамлета. От туристов его защищало заклинание отвода глаз, поэтому необходимости в человеческой маскировке не было — если бы кто-то сейчас на меня посмотрел, то увидел бы, что я улыбаюсь пустоте и обнимаю пустоту, а потом карабкаюсь на самый высокий в саду висячий мост. Если бы этот кто-то смотрел очень пристально, то мог бы даже засечь момент, когда я растворилась в воздухе. Но вряд ли кто-нибудь видел. Люди практически никогда не смотрят настолько внимательно.

Через задние ворота владений Лили мы вышли в Летние Земли. Великолепие бесконечного лета фейри простиралось перед нами, и я остановилась, чтобы отдышаться. Я слишком долго прожила в смертном мире, и мне нужно было время, чтобы адаптироваться. Воздух Летних Земель слишком чистый для легких, привыкших к современному загрязнению, а от непрерывно меняющегося сумеречного неба кружится голова. Я все еще люблю эти места, но они больше не мой дом, если вообще когда-то им были.

Небо было цвета полированного янтаря, а холмы пестрели цветами. Я сорвала голубую маргаритку и рассмеялась, когда она разлетелась дюжиной крошечных бабочек. В Летних Землях все так и есть. Логика используется лишь ради удобства, а перемены — единственная константа, но даже это неверно, потому что Летние Земли зиждутся на том, что жизнь — наша жизнь, волшебного народа, — может длиться вечно. Это дикие, странные, постепенно умирающие земли. Они не были первым домом для моего народа. Но почти наверняка станут последним.

Ребенком я жила в Летних Землях. Не могу сказать, что выросла здесь, но я жила здесь ребенком, и поэтому они навсегда останутся частью меня. У них много общего со сказками про Нетландию — здесь становятся старше, но не взрослеют. Земли фейри — это мир, наполненный вечными детьми, постоянно ищущими, во что бы поиграть, и не способными понять взрослое отношение к жизни — ему мы учимся у смертных.

Судя по хмурой физиономии, Квентин мое легкомысленное настроение не одобрял. Он держался строго, почти так же, как тогда, когда мы впервые встретились. Он заново утратил многое из того, чего с таким трудом достиг. Я понимала причину: его невинная безмятежность была отчасти потеряна навсегда, и, хотя мне было жаль, что это произошло именно так, о самой ее утрате я не жалела. Нам всем приходится рано или поздно усвоить, что, покидая Летние Земли, мы покидаем заботливых нянек: не повзрослеешь — погибнешь. Возможно, это жестоко… но таков мир.

Я выпрямилась и вытерла с пальцев пыльцу.

? Идем. Надо поторопиться.

? Разумеется,? сказал Квентин и пошел за мной через поля к закрученной спиралью розовой башне. Она была похожа на те изящные башенки из сахарной ваты, про которые рассказывается в сказках, и добрались мы до нее быстрее, чем должны были, исходя из законов перспективы.

Сады, окружавшие башню, больше напоминали чащу из разросшегося кустарника и одичавших без ухода роз. Я провела Квентина сквозь них и остановилась у крошечной дверцы, почти незаметной за колодцем для загадывания желаний. Квентин озадаченно на нее посмотрел.

? А ты тут хорошо ориентируешься,? сказал он.

? Приходится. — Я прижала ладонь к двери, и та открылась. Я грустно улыбнулась. По крайней мере, дом все еще признаёт меня. — Раньше я жила здесь.

? А твоя…

? Не волнуйся, моей матери здесь нет.

Ее здесь не было уже очень давно. Никто не знает точно, когда Амандина потеряла рассудок: окончательно это стало очевидно через несколько лет после моего исчезновения, когда мать ушла в один из внутренних миров, куда более странных, чем Летние Земли. Она теперь редко бывает в башне. Те, кому случалось ее видеть, рассказывают, что она безустанно бродит по лесам и неподвижно застывает на перекрестках.

Жаль, что я не знаю, чего она ищет.

? Извини,? смутившись, сказал Квентин. — Я не подумал.

? Ты не виноват.

Я вошла внутрь и махнула ему следовать за мной. Башня Амандины ни одной стеной не выходит в смертный мир — сюда можно попасть только через Летние Земли. Я провела Квентина по галерее, потом вверх по лестнице, в мои покои. Дверь в них оставалась закрыта и запечатана охранными заклятиями, в том же виде, какой я ее оставила в свой прошлый визит сюда. Открыть эту дверь, не нарушив моих заклятий, могла только Амандина, а она этого никогда не сделает, комнаты останутся нетронутыми до скончания времен, если я сама не решу что-нибудь в них изменить. В этой мысли было что-то утешительное и одновременно печальное.

Мы вошли в комнату, служившую мне гостиной, размером не намного меньше, чем вся моя квартира в смертном мире. При виде высоких окон и задрапированных гобеленами стен Квентин, забыв изображать утонченность, с круглыми от удивления глазами закрутил головой.

? Здесь по-настоящему красиво,? произнес он удивленно.