Песня вторая По праздникам ходят ребята, гуляют, счастливцы фартовые, Поют и играют, разряжены все, как один. Трепещут от вешнего ветра, сияют рубашки бордовые, — Купцу Ермолаеву плачено по двадцать копеек аршин. У них сапоги на подковках, и салом, и ваксой лощенные, У них из-под новых фуражек свисают на лоб волоса. В четыре витка завитые, в четыре закрутки крученые, В четыре плетенки плетеные, с кистями у них пояса. В сторонке стоял Тимофеич, глядел на людей и завидовал: По белому свету немало прошел он и троп, и дорог, Нарядов своими глазами великое множество видывал, Да только своими руками потрогать ни разу не мог. В сторонке стоял Тимофеич, судьбой разобиженный начисто, Глядел Тимофеич уныло на босые ноги свои. Не нужно ему, Тимофеичу, не нужно большого богачества, А нужно ему, Тимофеичу, хотя бы одни сапоги. Охота ему, Тимофеичу, хоть раз похвалиться обновкою, Хоть раз не стоять сиротою у желтых хозяйских ворот; Пойти бы ему, Тимофеичу, и, медной сверкая подковкою, С ребятами, с девками вместе веселый водить хоровод. Пройтись бы Степану по улице, уйти б луговыми дорогами, С любовью бы встретиться радостно на тех на крутых берегах… Но все батраки и батрачки на свет рождены босоногими, Как видится, им не положено ходить по земле в сапогах. Нарядов у доли батрацкой проси, да не очень запрашивай, Довольствуйся, мальчик, работой да черного хлеба куском. Опорки да лапти имеешь, — носи, да не очень изнашивай: Износишь, Степан Тимофеич, — пойдешь, золотой, босиком. Песня третья
Холодный, голодный — я в людях зимую и летую, Чужие поля убираю, чужую скотину пасу. А где мое счастье — не знаю, а где моя радость — не ведаю, — В каком они скрылись дремучем лесу? В какую темницу заброшены, какими цепями привязаны? Услышат ли голос мой громкий, пришлют ли хорошую весть?.. Есть мудрая книга на свете, в которой о счастье рассказано, И, может быть, мне предназначено ту книгу найти и прочесть. Так дайте же, добрые люди, так дайте же мне наставление, Чтоб знал я — куда и какая ведет человека тропа; Чтоб мог я не хуже, чем писарь, составить любое прошение, Чтоб мог понимать по-печатному нисколько не меньше попа! Нашел бы я книгу старинную, нашел бы тогда справедливую, Над ней бы и в полночь, и в заполночь сидел, не жалеючи глаз. Узнал бы доподлинно-точно про ту про дорогу счастливую, Которую недруги злые веками скрывают от нас. Созвал бы друзей да приятелей, собрал бы я толпы несметные Из всех деревень и селений, из всех обездоленных стран; Сказал бы: послушайте, люди, — друзья вы мои безответные, — Про что вам сегодня расскажет, о чем прочитает Степан. Узнайте, за что нас не любят, за что нас забили, затукали, За что посылают живьем на погост… Напрасно, Степан! — Не угнаться тебе за науками, — Науки далёко отсюдова, науки — за тысячу верст. А версты туда не измерены, а тропы туда не проложены… Напрасно, Степан Тимофеич! Науки от всех батраков Глубокой рекою отрезаны, высокой горой отгорожены И заперты там на двенадцать замков. Песня четвертая За лесом за темным дорога проходит железная, Над той над железной дорогой зеленая светит звезда. По той по железной дороге быстрое, чем птица небесная, — Степан Тимофеич видел, — летят по ночам поезда. Вагоны проносятся мимо, сверкая, как радость далекая, Вагоны проносятся мимо и тают в тумане, как сны. Вздыхает Степан Тимофеич, тоскует душа одинокая, Да некуда ехать Степану, да нет у Степана казны; Да все батраки и батрачки на свет рождены пешеходами, И целую жизнь неприкаянно — навстречу зиме и весне — Идут эти люди усталые, бредут со своими невзгодами По темной Российской империи, по грустной российской стране. Их босые ноги изранены, их буйные головы свешены, Одёжа покрыта заплатами, мешки и котомки пусты… А ты не грусти, Тимофеич, не вечно же будем мы пешими, Настанет пора благодатная, — поедешь, товарищ, и ты. Твою домовину сосновую поставят в телегу скрипучую, Быть может, какая старушка слезинку смахнет не спеша, Какой-нибудь дядя степенный усядется молча за кучера, — Чего же еще, Тимофеич, потребовать может душа? |
