Я ВЫРОС В ЗАХОЛУСТНОЙ СТОРОНЕ Я вырос в захолустной стороне, Где мужики невесело шутили, Что ехало к ним счастье на коне, Да богачи его перехватили. Я вырос там, где мой отец и дед Бродили робко у чужих поместий, Где в каждой хате — может, тыщу лет — Нужда сидела на почетном месте. Я вырос там, среди скупых полей, Где все пути терялися в тумане, Где матери, баюкая детей, О горькой доле пели им заране. Клочок земли, соха да борона — Такой была родная сторона. И под высоким небом наших дней Я очень часто думаю о ней. Я думаю о прожитых годах, О юности глухой и непогожей, И все, что нынче держим мы в руках, Мне с каждым днем становится дороже. 1941 ПЕЛИ ДВЕ ПОДРУГИ
Пели две подруги, Пели две Маруси, Как осенним утром Улетали гуси; Как прощались гуси Со своим гнездовьем: С речками, с лесами, С тихим Приднепровьем; И кричали гуси, В небе пропадая, Что всего дороже Сторона родная… * * * Улетали гуси, Лето закатилось. По лесам брусника В кузовок просилась; По лесам орешник Гнулся, безутешен, И ронял орехи Со своих орешин. И пошли подруги Тропами лесными. Поднималось небо Высоко над ними. Осыпались липы, Облетали клены. Лист на землю падал, Словно раскаленный. Стлалася тропинка Золотой каемкой, И хотелось песни — Ласковой, негромкой. И внезапно в небе Гуси прокричали О разлуке тяжкой, О своей печали. Прокричали гуси Над лесной округой, Два пера на память Сбросили подругам. И подруги стали, Головы закинув, Словно две осенних, Две лесных рябины. И запели разом, Стаю провожая, Что всего дороже Сторона родная… 1941 МЫ ШЛИ… Мы шли молчаливой толпою, — Прощайте, родные места! — И беженской нашей слезою Дорога была залита. Вздымалось над селами пламя, Вдали грохотали бои, И птицы летели за нами, Покинув гнездовья свои. Зверье по лесам и болотам Бежало, почуя войну,— Видать, и ему неохота Остаться в фашистском плену. Мы шли… В узелки завязали По горстке родимой земли; И всю б ее, кажется, взяли, Но всю ее взять не могли. И в горестный час расставанья, Среди обожженных полей, Сурово свои заклинанья Шептали старухи над ней: — За кровь, за разбой, за пожары, За долгие ночи без сна Пусть самою лютою карой Врагов покарает она! Пусть высохнут листья и травы, Где ступит нога палачей, И пусть не водою — отравой Наполнится каждый ручей. Пусть ворон — зловещая птица — Клюет людоедам глаза, Пусть в огненный дождь превратится Горючая наша слеза! Пусть ветер железного мщенья Насильника в бездну сметет, Пусть ищет насильник спасенья, И пусть он его не найдет И страшною казнью казнится, Каменья грызя взаперти… * * * Мы верили — суд совершится, И легче нам было итти. 1942 СТАРИК У вырванных снарядами берез Сидит старик, а с ним собака рядом. И оба молча смотрят на погост Каким-то дымным, невеселым взглядом. Ползет туман. Накрапывает дождь. Над мертвым полем воронье кружится… — Что, дедушка, наверно смерти ждешь? Видать, с врагами нелегко ужиться? Старик помедлил. Правою рукой Сорвал с куста листочек пожелтелый. — В мои года не грех и на покой, Да, вишь, без нас у смерти много дела. Куда ни глянь — лютует немчура, Конца не видно муке безысходной. И у меня вот от всего двора Остался я да этот пес голодный. И можно ль нам такую боль стерпеть, Когда злодей всю душу вынимает?.. В мои года — не штука помереть, Да нет, нельзя — земля не принимает. Она — я слышу — властно шепчет мне: «Ты на погосте не найдешь покоя, Пока в привольной нашей стороне Хозяйничает племя не людское. Они тебе сгубили всю семью, Твой дом родной со смехом поджигали; Умрешь — могилу тихую твою Железными затопчут сапогами…» И я живу. Своим путем бреду, Запоминаю, что и где творится. Злодействам ихним полный счет веду, — Он в час расплаты может пригодиться. Пускай мне тяжко. Это ничего, Я смерть не позову, не потревожу, Пока врага, хотя бы одного, Вот этою рукой не уничтожу. 1942 |
