— В конце концов… — начал Жора. Он хотел сказать, что у него есть клиент, но сказать этого не мог, так как гнул совсем другую линию. — Знаешь, — произнёс он совершенно другим голосом, — если твой муж действительно хочет подарить подвески тебе, то это другое дело, тогда и не надо было этот разговор начинать. Я не набивался. Забыли о подвесках — и дело с концом.

Он положил обе руки под палантин, уткнулся в мех норки и попытался забыться. Всё-таки приятно забыться, уткнувшись носом в десять тысяч рублей. Но забыться ему не дали.

— Что значит «забыли»? Я зачем сюда приехала? — В планы Анны Леопольдовны не входило оставлять подвески у себя. — Ты просил вещичку на память, я тебе организовала. Котик, — угрожающе произнесла она, — не надо со мной шутить. В конце концов и я должна что-то оставить себе на память. Меня тоже должно что-то согревать в твоё отсутствие. Я что, за каких-то паршивых три куска должна выдерживать скандал от Короля? Да если он оставит себе эти подвески, так, ведь ты понимаешь, он возьмёт за них больше, чем… ты можешь дать.

— Ну хорошо, хорошо. Пятихатка.

— То есть десять кусков.

— Да.

— Пупсик, дай я тебя поцелую.

— Я это сделал только для тебя.

— Я это только так и расцениваю. И будь осторожен: что-то начали крепко интересоваться.

Анна Леопольдовна передала Жоре небольшой ларец.

— А это ещё что такое? — удивился Жора.

— Не пугайся. Это мой подарок тебе, дорогой.

— Но за этот подарок тоже надо платить?

— А как же, милый, обязательно надо. Но не сейчас, потом, когда вернёшься.

Жора с облегчением вздохнул и заулыбался. Всё-таки свою безделушку он получил. И ничего, что безделушка стоила в два раза больше месячного оклада инженера, недавно взятого Жорой на работу в минраз-пром, — с этим Жора мог смириться. Он с чувством взял Анну Леопольдовну за руку и поцеловал её туда же.

Анна Леопольдовна почувствовала, что силы оставляют её.

— А деньги? — едва прошептала она.

— Да, чуть не забыл, — сказал Жора и стал отсчитывать десять пачек. — На, держи и ни в чём себе не отказывай. Я вернусь, — добавил он и пошёл.

— Возвращаться — плохая примета, — заметила она, пересчитывая пачки, и, подумав, добавила: — Любимый.

Однако нам надо вернуться на некоторое время назад, для того чтобы проследить за поведением ещё одного если не героя, то, во всяком случае, действующего лица. Именно оно, это действующее лицо под фамилией Бонасеев, отправилось в сопровождении двух милиционеров. Причём инициатором ухода из квартиры был сам профессор Бонасеев. Он сам, и никто другой, позвонил «куда надо» и сам же попросил аудиенции…

Уважая учёных, а тем более профессоров, представители министерства внутренних дел отправили за профессором машину, на которой тот благополучно доехал до здания, находящегося «где надо». Далее два вежливых милиционера проводили его «куда надо» и через полчаса с ключами профессора отправились на квартиру вышеназванного Бонасеева. Ибо личности, встреченные там, показались им подозрительными и, кроме того, кое-какие сведения, полученные от «кого надо», говорили о том, что неплохо бы за этой квартирой понаблюдать. Остальное, связанное с квартирой и личностью Кати Бонасеевой, читателю известно, но что связано с профессором Бонасеевым, известно пока только авторам. Этими скудными сведениями авторы и спешат поделиться с читателем.

Профессор Бонасеев сидел у сотрудника министерства и коротко рассказывал о своей яркой и длинной жизни в науке.

Дело в том, что Бонасеев был действительно профессором в заочном политехническом институте. Теперь, наверное, читателю станет понятно, отчего профессор Бонасеев часто ездил в командировки. Это, извините, не авторский произвол, а суровая необходимость, связанная, если хотите, со спецификой работы в заочном институте.

До этого института профессор работал в других институтах, тоже заочных, о чём чистосердечно рассказал инспектору. Тот смотрел на профессора подозрительно, и, когда длинный рассказ дополз до темы докторской диссертации Бонасеева, инспектор, который никак не мог найти повестку вызванного и его дело, не выдержал и спросил:

— Вы, собственно, кто?

— Профессор.

— Кличка, что ли, такая?

— Ну, если вам угодно, можно это назвать и так, но вообще лучше это называть учёным званием.

— Нам лучше знать, что лучше, — пробурчал инспектор, у которого в тот день были неприятности, и вообще он не мог понять, чего от него хотят. Позвали, оторвали от дела, теперь он должен заниматься этим занудой. Что он натворил в своих заочных институтах, ну что там могло быть?

На всякий случай инспектор взял чистый лист и напечатал фамилию, имя, отчество подозреваемого — Бонасеев Михаил Евгеньевич.

— Ну что ж, — сказал инспектор так, будто ему всё давно было известно. И дальше он стал рассказывать профессору Бонасееву о том, какие меры принимаются сейчас для усиления борьбы с хищениями социалистической собственности, и о других правонарушениях. — Ну что ж, — закончил он свою речь, — каждый преступник, как вы понимаете, будет непременно разоблачён. Поэтому, думаю, лучше вам сразу начистоту признаться во всём. Тем более что ваши сообщники практически всё уже нам сказали.

— Значит, сказали, — обрадовался профессор, не заметив слова «сообщники». — Про всё, про всё?

— Да, практически про всё. Хотелось бы только уточнить детали, хотелось просто, чтобы вы сами чистосердечно признались, чтобы поменьше срок был.

— Ага, — сказал профессор, — в принципе я не против того, чтобы срок был поменьше. Видите ли, для меня ведь главное, чтобы они сами по себе, а мы сами по себе.

— Ну и прекрасно, — произнёс инспектор. — Вы напишите вот здесь всё, что думаете об этом деле. Адреса, фамилии, даты. Кто, сколько, кому — и всё, будете потом свободны.

Инспектор положил лист перед профессором, а сам вышел в соседнюю комнату и спросил у сидящего там лейтенанта:

— Вася, кто этот тип и за что его взяли?

— А кто ж его знает. Вроде бы Ришельенко за ним ребят посылал, а что к чему — непонятно.

— Ришельенко шутить не любит, — сказал инспектор, сделав серьёзное лицо, покурил и вернулся в комнату. — Ну что ж, посмотрим, что вы здесь написали.

Он пробежал глазами каракули Бонасеева.

— Это что ж такое? — ткнул он пальцем в какой-то адрес.

— Мой адрес, — сказал Бонасеев.

— Так, — глубокомысленно произнёс инспектор. — А это кто?

— Жена моя, Катя.

— И что, жена тоже?

— В том-то и дело, что жена. И тоже. Вы представляете, жена профессора — и вдруг такое.

— Да что такое-то?

— Так я вам и говорю — вы разберитесь.

— Ну что ж, — начал сердиться инспектор, — дурочку будем валять? Ваньку валять будем? Я вас о чём просил?

— Что? — не понимал профессор.

— Фамилии, адреса, кто, сколько, кому.

— Вот фамилии… Ой, извините, её-то фамилию я забыл написать. А у неё фамилия-то моя. Когда мы расписывались, я настоял, чтобы она взяла мою — Бонасеев. Ну вот… А кто и сколько кому… Я ж вам и говорю — узнайте.

— И узнаем, — с угрозой в голосе сказал инспектор. Нажал кнопку, в кабинет вошёл товарищ с пистолетом на боку. — Увести.

— Как это — увести? — возмутился профессор.

— Молча, — ответил инспектор.

И увели бы голубчика Бонасеева. Но тут раздался телефонный звонок, и, поговорив несколько секунд, инспектор с изменившимся лицом сказал:

— Увести к Ришельенко.

И профессор в сопровождении человека с пистолетом пошёл по коридорам и дошёл с ним на подгибающихся ногах до кабинета, на двери которого была написана цифра 12. В эту дверь и ввели профессора, а через некоторое время туда же влетел инспектор, вызванный Ришельенко, и принёс свои глубочайшие извинения за происшедшую путаницу.

А далее Ришельенко вежливо поинтересовался тем, что беспокоит уважаемого профессора. Умело направляя и по ходу корректируя его рассказ о защите кандидатской и подготовке докторской диссертаций, Ришельенко в кратчайшие сроки вывел Бонасеева на финишную прямую, и на ней, на этой финишной прямой, он услышал о причастности Кати Бонасеевой к известному читателю, а тем более Ришельенко комиссионному магазину.