Разговор ещё раз коснулся истории с отлётом в Одессу, но по мере нарастания количества выпитого росло число подробностей, оправдывающих всех, кроме Планшеева. Но Планшеев уже не обращал на это внимания. Потом Атасов подсел к Вартаняну и так тихо, чтобы не слышал никто из окружающих, сказал не совсем твёрдым голосом:

— А теперь смотри сюда. — Он вынул из бумажника фотографию и показал её Вартаняну. — Вот из-за кого я не полетел в Одессу.

С фотографии на Вартаняна смотрела помолодевшая лет на десять Мила.

— В аэропорту её увидел, жена моя бывшая, — пояснил Атасов.

— И давно бывшая? — только и спросил Вартанян, покосившись на Катю.

— Да, давно и надолго. Но… — Атасов многозначительно вложил фотографию обратно в бумажник. — Мы расстались, вернее, она рассталась. Со мной. Она в милицию пошла работать. А я с ней был не в ладах. Сперва с милицией, а потом с ней. Она и сказала: «Не могу жить с таким, как ты». Это я, значит. И ушла. А я что? Я ничего.

Он замолчал, вернулся на своё место и после этого только грустил. А Вартанян сидел и соображал. «Вот она какая, ревизор по ювелирным магазинам, — думал он, не решаясь приставать к Атасову с расспросами в присутствии Бонасеевой, — теперь всё понятно».

А спиртное на столе неумолимо приближалось к концу. Вот уже и Планшеев запел отходное ариозо. Он встал и, театрально показывая рукой на строй пустых бутылок, пропел: «Вот и всё, что было». Впоследствии эта фраза станет шлагвортом в популярной песне, исполненной популярным певцом. Но в то время шутка не прибавила ни веселья, ни тем более спиртного, и все пошли по домам.

А Вартанян с Катей остались одни. Они ещё долго ликвидировали следы пиршества, потом долго просто так ходили по квартире, а потом повторилась та же сцена, что и до прихода незваных гостей: Катя не любила разнообразия. Но сцена затянулась до утра.

Во всех книжках Вартанян читал, что, после того что было между ним и Катей, он, как честный человек, должен жениться. С этой мыслью он побежал в ванную умываться, с этой мыслью он брился и с ней же пошёл к завтраку, когда Катя позвала его.

Он знал, что шила в мешке не утаишь, и поэтому прямо сказал Кате, что хочет на ней жениться. Катя несколько секунд смотрела на него молча, а потом у неё началась истерика. Она хохотала так, что задыхалась, хватала себя за голову, за бока, корчилась от боли, не могла остановиться. Затем, вытерев слёзы, сказала: «Ну умора» — и продолжала завтракать.

Вартанян сначала отнёс эту реакцию на счёт своей неопытности в амурных делах и тут же попытался реабилитировать себя. Но все его разговоры о женитьбе наталкивались на искреннее недоумение Бонасеевой.

Завтрак окончился, она пошла мыть посуду, он пошёл за ней, не переставая пылко говорить об одном и том же. Бонасеевой было уже не до смеха: впервые за всю свою трудовую деятельность она пожалела, что сегодня воскресенье и не надо идти на работу. Для Бонасеевой это была очень глубокая мера сожаления.

В конце концов ей пришлось сказать Вартаняну: «Глупышка, да разве тебе так плохо?» — не поясняя далее все преимущества брака по расчёту перед браком по так называемой любви.

На миг Катя представила себя женой Вартаняна, и ей снова стало весело. Затем Катя нашла какой-то предлог выйти из дома, чтобы отделаться от «жениха», а Вартанян, огорошенный неудачным сватовством, побрёл в свою комнату поразмышлять о причинах такого сокрушительного поражения, которому, по мнению Атасова, любой мало-мальски уважающий себя мужчина радовалг ся бы ещё дня три. Ибо, по утверждению всё того же Атасова, только в юности нас одолевает проблема, как сойтись с женщиной, а всю остальную жизнь — как разойтись. Но, увы, и Атасова с его сентенциями не было, да и видеть его Вартаняну после вчерашнего вовсе не хотелось. Ни его, ни остальных друзей: от этого становилось ещё грустнее.

Вартанян почувствовал себя совсем одиноко в этом большом и чужом городе. «Никому я здесь не нужен», — подумал он тоскливо. Но это было не так: вскоре вернулась Катя, обнаружившая в почтовом ящике повестку на имя Вартаняна, в которой ему предписывалось явиться на другой день в определённое учреждение к товарищу Ришельенко, Она отдала повестку Вартаняну, после чего он опять начал целовать Катю так, что со стороны могло показаться, он всю жизнь только и ждал эту повестку. Потом наступило время обеда, затем ужина, причём обед пришлось совместить с ужином.

А потом Вартанян зашёл ненадолго в свою комнату, чтобы взять документы, одеться соответствующим образом и пойти к Ришельенко,

Вартаняна быстро пропустили и даже проводили до кабинета Ришельенко. Ришельенко встал и поздоровался с ним за руку, что делал не каждый раз и далеко не со всеми.

Вартаняна это смутило, хотя вид Ришельенко его несколько разочаровал. Воображение, подогретое детективами и рассказами недавних друзей, рисовало нечто более массивное и близкое к супермену. Напрасно Вартанян искал седину на висках Ришельенко, не было видно и медального профиля. Обычный человек, мимо такого пройдёшь не заметив, разве что глаза какие-то более пристальные. Смотрят серьёзно и прямо в душу, и уже когда ты хочешь отвести свой взгляд от них, чуть не испугавшись этой пристальности, в них загораются озорные огоньки, и все вроде обходится спокойно и приветливо.

Беседу начал Ришельенко. Он сообщил Вартаняну столько подробностей его поездки в Одессу, что Вартанян не удивился только потому, что уже знал, кто такая Мила. Но интересного было много. Стали ясны не достающие подробности исчезновения его друзей в аэропорту, подробности одесских перемещений Жоры, а также источник возникновения подвесок. И вся неприглядная картина, скрытая до недавнего времени от Вартаняна, начала вырисовываться всё отчётливее. Вартанян не слишком удивлялся, поскольку сам уже стал догадываться о закулисной стороне дела о подвесках. Не далее как вчера он наблюдал объяснения своих друзей.

Кроме того, осадок отношений с Катей Бонасеевой также не растворился до конца. Вартанян не удивлялся, он просто яснее увидел свою роль в этом театре масок и расстраивался всё больше и больше. Ришельенко, хорошо чувствующий оттенки настроения собеседника, несколько растерялся, ожидая всё-таки и удивления, но профессионально бесстрастно продолжал беседу.

Ришельенко знал всё. Даже то, чего не знал. Но одно он не мог понять: как Вартаняну удалось объегорить не только Жору, но и Милу с этими подвесками, как удалось ему подсунуть Жоре им же заготовленные фальшивые? Профессиональная гордость Ришельенко была уязвлена. Поэтому он решительно перешёл в разговоре с Вартаняном на «ты».

Ришельенко долго ходил вокруг да около, а потом спросил напрямую. Вартаняну нечего было скрывать: дело-то было уже сделано. И он рассказал Ришельенко всё как было, опустив при этом некоторые мелкие детали, касавшиеся их с Милой отношений и к делу не относившиеся.

Ришельенко внимательно выслушал, покачал головой и спросил вдруг, что Вартанян собирается делать дальше.

— В институт поступать и учиться, — ответил Вартанян.

— На кого? — спросил Ришельенко.

— На инженера, — ответил Вартанян.

— Да-а, — сказал Ришельенко.

— А что? — спросил Вартанян.

— Да так, — ответил Ришельенко, подумал и продолжил: — Не знаю, есть ли у тебя способности стать инженером, но знаю, что есть в тебе порядочность, молодой напор, честность и даже наивность. Хорошие внешние данные, спортивность, склонность к анализу. Это на первый взгляд. Есть, конечно, и лишнее, и многого нет, но всё поправимо. Главное — хорошее отношение к окружающим. Так вот, может, лучше по нашей части пойдёшь?

— Я мечтал стать инженером.

— Да, — сказал Ришельенко, — ещё забыл про упрямство. Смотри, по нашей части у тебя явные способности. Так что подумай.

— Я думаю, что инженеры вам тоже нужны.

— Инженеры всем нужны. Кстати, как поживают твои друзья?

— Это Атасов…