И тут как раз появился Тревильян и оказал Королю первую и весьма чувствительную услугу — открыл секрет, как можно быть деловым, ничего при этом не делая или, на худой конец, занимаясь неизвестно чем. Наука оказалась несложной. Надо было просто всегда делать не то, что от тебя требуется в данный момент, и всегда говорить не о том, что беспокоит окружающих. А если ещё изображать соответствующую серьёзность, многие сразу начинают задумываться: мол, что это мы тут всякой чепухой занимаемся, оказывается, не наши мелкие дела, а вон то главное, о чём этот серьёзный человек переживает. Надо было, находясь на студенческой вечеринке, не веселиться, не смеяться со всеми вместе и уж тем более не петь, а сидеть, постоянно глядя на часы, поминутно срываясь с места якобы позвонить по делам, начинать уходить и прощаться ещё до того, как все сядут за стол, и с трудом поддаваться на уговоры остаться. Тогда все понимают, какая для них честь, если Король и Тревильян сидят вот так запросто за одним столом со всеми, и сердце каждого из присутствующих наполняется благоговением перед самим собой, потому что не со всякими эти деловые люди позволят себе беззаботно веселиться.
Кроме того, давно известно, что в театре любого короля играют окружающие, — этими окружающими и был для Короля Тревильян. Он превозносил его, рассказывал при нём истории о его находчивости и успехах, а Королю оставалось только небрежно улыбаться и принимать почести. Особенно большое впечатление это производило на девушек, и новоявленные друзья пунктуально пользовались своими успехами, не забывая и не обижая никого.
Но нельзя сказать, что их деловитость и солидность производили такое же впечатление на преподавателей и на деканат. И здесь Тревильян оказывал Королю услуги каждый семестр. Когда их начинали выгонять из института, что в те времена случалось нередко, Тревильян надевал на себя что похуже, долго ходил возле деканата, как бы робея войти, потом входил и с акцентом, за которым не слышно было языка, но слышны были всхлипывания, рассказывал о бедном горном селе и об оставшейся бабушке.
Потом входил Король. Он говорил, как трудно помогать Тревильяну учиться, если тот не понимает по-русски ни слова, и ещё про то, что из-за этого самопожертвования он сам попал в число неуспевающих. У декана при их появлении выступали на глазах слёзы, и он всё прощал.
Но однажды не простил, потому что увидел Тревильяна где-то на улице с девушкой и услышал, как тот довольно бойко говорил с ней на чистом русском языке, вставляя в свою речь неологизмы и жаргонные слова.
Друзей выгнали с третьего курса. Но эти годы не прошли даром: во-первых, оба получали стипендию, а во-вторых, они приобрели некоторую известность в определённых кругах.
Таких кругов было два. Один круг ценил их за способность достать модные в то время туфли на толстой подошве по цене, пропорциональной этой толщине, и всякое другое дефицитное барахло. Другой круг постоянно норовил выяснить, где можно достать такую обувь, то есть всё время вмешивался не в своё дело.
Каждый круг имел свою армию, в том числе и своих гвардейцев. Тревильян ещё со второго курса прочно возглавлял гвардию Короля. Занятие было не из лёгких, потому что противоборствующую гвардию возглавлял сам капитан Ришельенко, зверь-человек, видевший спекулянтов на два метра под асфальтом. Правда, когда ему присвоили звание майора, работать с ним, то есть против него, стало легче, хотя и далеко не так, как хотелось бы. Он по-прежнему не принимал никаких подарков, включая наличные, и громко топал ногами, наводя ужас на гвардию Короля, а заодно и на свою. Он постоянно плёл интриги и, по слухам, даже в отпуске интересовался, почему летом вход на пляж дороже, чем зимой, если химический состав морской воды один и тот же.
Когда друзей выгнали из вуза, майор Ришельенко, к их удивлению, не испытал радости, а, как им рассказали свои люди, только горестно покачал головой, после чего тем не менее стал наблюдать за ними ещё пристальнее.
А они продолжали повышать свою квалификацию. Король занялся добычей справок об их непригодности к службе в армии, Тревильяну пришлось жениться по расчёту. Для этого Король нашёл ему подходящую невесту в лице наследницы бывшего замдиректора треста ресторанов. Но расчёт оказался безналичным: Тревильян хоть и женился, но наличных у него не прибавилось, папаша и сам оказался жуком и мигом раскусил друзей. Правда, московскую прописку Тревильян получил, а тут ещё и Король добыл эти несчастные справки. Друзья облегчённо вздохнули и занялись делами посолиднее. Это совсем уж не понравилось майору Ришельенко, из-за чего ребятам пришлось совершить над собой волевое усилие и поехать на два года на курсы повышения квалификации в отдалённые сибирские районы. Там они заметно поумнели благодаря достойному окружению в виде собратьев по несчастью и колючей проволоки. Возвращение в столицу нашей Родины было радостным в основном для них двоих. Никто друзей не ждал, но удача не покидала их ввиду своей известной слепоты.
Через год после их возвращения аналогичную поездку вынуждено было совершить руководство одного из комиссионных магазинов. К тому времени друзья уже имели какие-то дипломы об окончании каких-то торговых курсов и необходимые знакомства в необходимых кругах. Король стал директором магазина, Тревильян сначала старшим продавцом, а потом заместителем директора. Работали безупречно, майор Ришельенко, как им казалось, был в отчаянии. Через несколько лет их магазин слили с другим, и новый стал одним из крупнейших магазинов. Король сделался наконец королём, а Тревильян его первым замом. Он набрал новую гвардию, и она постоянно толпилась возле магазина и внутри его, образуя ту самую категорию серьёзных людей, о которой говорил Вартаняну отец.
Так было в тот день, когда Вартанян-младший остановил свой автомобиль возле магазина среди стоявших уже там «жигулей», «волг» и даже «мерседесов». Не с дипломатическими номерами.
Когда он вышел из машины и огляделся, круг собравшихся показался его провинциальному глазу необычайно внушительным. По всей ширине тротуара стояли или медленно прохаживались юноши и девушки от восемнадцати до сорока восьми лет, одетые строго по форме в джинсовые костюмы. Некоторые сидели на трубчатом ограждении, отделявшем тротуар от проезжей части, некоторые вдруг срывались с места и устремлялись в магазин, а навстречу им выходили такие же, как они, скучающие люди. Иногда они переговаривались попарно или малыми группами, причём их слова хоть и состояли из знакомых звуков, но дальнейшего сходства с русским языком не обнаруживали.
Внимательный глаз Вартаняна сразу отметил своеобразную деталь, присущую обитателям этого участка тротуара: всё, что было на них снаружи, было иностранное; всё, что вынималось из карманов и либо вставлялось в рот и прикуривалось, либо жевалось, тоже было иностранное.
Робкая струйка пешеходов, сбивчиво протекавшая сквозь этот строй, казалась группой пингвинов, случайно сбежавших из зоопарка и мечтавших теперь поскорее попасть обратно.
Но была в кажущемся безделье толпы такая острая целеустремлённость, такой высокий внутренний накал, что на этом куске тротуара милиционеры вырастали как грибы, даже не стесняясь своей формы отечественного пошива. Но это были люди разных цивилизаций. Они не говорили друг с другом, и если у милиционеров взгляды были устремлены каждый раз на какого-либо здешнего завсегдатая, то хозяева тротуара смотрели сквозь милиционеров как флюорографические аппараты.
Вартаняну, как новичку, было невдомёк, что это и есть основная форма общения гвардейцев Тревильяна с гвардейцами товарища Ришельенко, которая в сочетании с индивидуальной работой самого майора создавала устойчивое равновесие: если сколько-то гвардейцев Тревильяна куда-то убывало, примерно столько же их откуда-то и прибывало.
Не успел Вартанян захлопнуть дверцу своего лимузина, как на него уже обратили внимание: подошёл какой-то волосатый акселерат и начал медленно ходить вокруг автомобиля.
