Вот такой человек сидел в ожидании в квартире подруги Кати Бонасеевой. Ждать ему пришлось недолго. Дверной звонок сыграл первые такты песни «Всё могут короли». Жора изящно кинулся к двери — даже когда никто не наблюдал за ним, он предпочитал изящные движения каким-либо другим: он считал вредным расслабляться даже наедине с собой. Перед дверью он замедлил бег, перешёл на цыпочки и таким образом добрался до глазка. В глазок он увидел искажённую оптикой фигуру своей возлюбленной. Она вошла в прихожую, и вся квартира заполнилась дорогим запахом французских духов. На ней было шикарное каракулевое пальто, сделанное под бурку, на голове набекрень сидела кубанка, крепкие ноги упруго обтягивали изящные сапоги. «Ещё бы шашку ей в руки», — мелькнуло в голове Жоры.

Анна Леопольдовна скинула ему на руки каракулевое манто, и Жора замер, потрясённый: на плечах у неё переливался палантин из норок. Жора не знал, что и думать. Ему никогда ещё не приходилось видеть, чтобы одна женщина носила сразу два пальто, он к этому не привык и подумал: «А всё-таки она хороша!» Подумал так, будто его заставляли отрекаться от того, что Анна Леопольдовна хороша. «Ещё бы не хороша, — продолжал думать Жора, целуя ручку Анны Леопольдовны, — надень всё это на нашу уборщицу, тоже хороша будет».

Но Анна Леопольдовна действительно была ещё хороша, о чём упоминалось выше (глава предыдущая). И всё же хотелось бы ещё раз отметить, что Анна Леопольдовна была из тех женщин, которые твёрдо стоят на своих красивых ногах, одетых в сапоги тонкой кожи с высокими каблуками. На Анне Леопольдовне хорошо сидела юбка из плотной ткани, а светлая блузка из удивительно лёгкого полупрозрачного материала отлично гармонировала с серебристым мехом палантина.

В глазах у Анны Леопольдовны была решимость. Такие женщины, как она, твёрдо убеждены в том, что если уж любить, так любить, а если нет, так нет, нимало не смущаясь, что эта фраза ровно ничего не значит. Зато она же, эта фраза, звучит хорошо и ни к чему не обязывает. Анна Леопольдовна была женщиной гордой и независимой до тех пор, пока ни от кого не зависела. А если уж и приходилось от кого-то зависеть, то только от тех, от кого зависеть стоило.

В связи со всем вышеизложенным Анна Леопольдовна вынула из сумочки мундштук, вставила в него сигарету с фильтром, закурила, естественно, красиво и произнесла низким голосом:

— Котик, такое ощущение, что ты меня разлюбил.

— С чего ты взяла, лапонька, — возразил Жора. В его планы, правда, не входили на сегодня любовные ласки, но ритуал следовало соблюдать. — С чего ты взяла, лапонька, красавица, — на всякий случай добавил он.

— Есть все основания предполагать это. Я не слышала, чтобы ты сказал, что любишь.

— Однако, — резонно возразил Жора, — ты не слышала и обратного.

— Казуистика, милый, — многозначительно проговорила Анна Леопольдовна, понятия не имея, что означает слово «казуистика».

— Называй это как хочешь, но причин подозревать меня в чём-то никаких нет. Я по-прежнему у твоих прекрасных ног.

— Жорик, ласточка, — решила поднажать Анна Леопольдовна, — не пудри мне мозги. Ты даже не поцеловал меня.

— Милая моя, — сказал Жора, взяв руку Анны Леопольдовны, — только потому, что не хотел портить причёску. С радостью обниму тебя, как только это будет возможно, как только у тебя будет больше времени. А растравлять понапрасну тебя и себя… — Жора многозначительно посмотрел на Анну Леопольдовну и даже подпустил в глаза томности.

Анна Леопольдовна сделала вид, что тут же расчувствовалась, но Жора предупредил её движение вперёд вопросом:

— Ты привезла то, что будет согревать мою душу в разлуке с тобой?

— Естественно, пупсик, ты даже не представляешь, чего это стоило. Когда он хватится, то просто убьёт меня.

— Думаю, что он тебе только спасибо скажет.

— С чего бы это? — удивилась Анна Леопольдовна, будто и не предполагая, о чём идёт речь.

— Ну как же, — потупившись, сказал Жора. — Всё-таки я тебе отваливаю восемь кусков.

— То есть ты хочешь сказать — номинальную цену.

— Номинал, чтоб вы не забывали в дальнейшем, — Жора почему-то вдруг перешёл на «вы», — пять кусков.

— Вы имеете в виду ту цену, которую назначил наш товаровед?

— Вот именно, ту самую, которая стоит в ценнике.

— Я что-то не понимаю, разве нечего выпить, — вдруг переключилась Анна Леопольдовна, загнанная в тупик, но ещё не сдавшаяся.

Она вообще имела такую привычку говорить «я что-то не понимаю», если чего-то не понимала. Сейчас она не понимала, как выйти из создавшегося положения. А такая формулировка всегда выручала её. Например, если она видела, что её, Анну Леопольдовну, уже загнали в угол, ну, выдала она чей-то секрет и её в этом уличили, то, честно глядя в глаза обвинителю, говорила: «Я вас просто не понимаю».

Тот, естественно, останавливал поток красноречия и спрашивал: «Как это не понимаешь? Ты же меня выдала с головой. Жена теперь знает про любовь нашу» (к примеру).

А Анна Леопольдовна своё: «Просто даже не могу понять, о чём вы говорите», — и всё. Хоть ты лопни, не может понять — и точка.

Так вот, выпив ликёру и сделав пару затяжек, Анна Леопольдовна справилась с собой и сказала:

— Поцелуй меня, дорогой, и пусть тебя не волнует моя причёска.

И когда Жора уже наклонился к ней, сделав безумнострастное лицо, она, обнимая его, произнесла:

— Номинал этот назначил наш товаровед. — Анна Леопольдовна сделала сильное ударение на слове «наш».

Жора так и остался в пяти сантиметрах от губ Анны Леопольдовны, как тигр, раненный в прыжке, как птица, сбитая влёт. Страстное выражение ещё не сошло с его лица, и руки ещё совершали обманные движения, а губы уже произносили слова:

— А товароведу вашему сидеть тоже неохота. Он что в каталоге увидел, то и написал.

— Не в каталоге, лапонька, а в прейскуранте. Какие у тебя прекрасные волосы. Зачем тебе такие кудри?

— Отдай их мне. — В её голосе слышно было глубокое чувство — во всяком случае, ей казалось, что кому-то оно может показаться глубоким.

— Любимая, — наконец выдавил из себя Жора. Он чувствовал, что она ещё не всё сказала. — Девять кусков.

— Так вот, ни в одном каталоге, ни в одном прейскуранте этой вещи нет. Так что, извините, оценка шла законная, по договорённости со сдатчиком. А раз её нет в каталоге, то, представьте себе, эта старинная вещь может стоить значительно больше. Вещь-то редкая.

— Скажите ещё, что это подвески французской королевы.

— Не знаю какой. Но вещь королевская.

— Вы имеете в виду своего мужа?

— И себя тоже.

— Знаете, — стал возмущаться Жора, — никто вас за руку не тянет. Вы предложили — я пошёл на это.

— Я рискую, Жора, я рискую, а ты торгуешься.

— Чем вы рискуете? Чем?

— Тем, что он и не собирался её продавать, а я тебе её отдаю.

— Что значит «не собирался»? А для чего он её взял? Может, вам на Восьмое марта подарить?

— Всё может быть, — сказала Анна Леопольдовна. — А вы себе не представляете такого подарка?

Она попала в самую точку. Таких подарков Жора не только не мог позволить себе, но и не простил бы никому из знакомых. За долгую жизнь красавца Жора привык больше получать подарки, чем дарить их. И уже сейчас, имея максимум материальных благ, как ребёнок радовался любому, пусть даже незначительному подарку любивших или посещавших его женщин. То есть какой-нибудь испанский галстук делал его счастливым на целый день. А за бритвенный прибор фирмы «Жилетт» Жора буквально готов был целовать ноги. Если, конечно, ноги были красивые. И дело даже не только в том, что Жора был жаден, хотя, конечно» и это в нём было, но скорее в том, что подарки говорили ему о его неотразимости, То есть льстили его мужскому самолюбию: он чувствовал себя не только мужчиной, победителем, но одновременно и женщиной, которой поклоняются.

А тут ситуация не прояснялась никак. Жора был человек деловой и не мог оставить сделку незавершённой.