– Оцу не может быть здесь, в Коягю, – произнес Мусаси. – Мне померещилось… Но почему бы ей не оказаться здесь? Возможно, это она играет.
Предавшись воспоминаниям, Мусаси неподвижным взором смотрел в небо, среди звезд он видел глаза Оцу. Он видел ее на перевале на границе провинций Мимасака и Харима, где она призналась, что не может без него жить, что Мусаси – единственный в мире для нее. Вспомнил ее на мосту Ханада в Химэдзи, когда она сказала, что ждала его почти тысячу дней и готова ждать десять, двадцать лет, пока не состарится и не поседеет. Он вспомнил, как Оцу умоляла взять ее с собой, её обещания вынести любые превратности судьбы.
Его бегство от Оцу было предательством. Как теперь она должна ненавидеть его! Она, верно, кусала губы и проклинала коварство мужчин!
– Прости меня! – сорвались с его губ слова, вырезанные им в тот день на перилах моста. Из уголков глаз скатились слезинки.
– Его здесь нет! – раздался наверху голос, выведший Мусаси из забытья. Четыре смоляных факела, мелькнув среди деревьев, исчезли. Мусаси не заметили.
Мусаси раздосадовался на свои слезы.
– К чему мне женщина? – презрительно произнес он, смахивая слезы рукой.
Резко вскочив, он уставился на черный силуэт замка Коягю.
– Они обозвали меня трусом и считают, что я не могу драться, как мужчина. Я не сдался! Я не бежал, а сделал тактическое отступление.
Прошло около часа. Мусаси медленно брел по дну рва.
– Драться с четверкой не имело смысла. Не они моя цель. Истинный бой начнется, когда я сойдусь с самим Сэкисюсаем.
Мусаси подбирал упавшие ветви и ломал их через колено на короткие палочки. Заталкивая палочки в щели между камнями, укреплявшими стенку рва, Мусаси соорудил подобие лесенки. Скоро он выбрался наверх.
Флейту он больше не слышал. На мгновение Мусаси показалось, что где-то раздался голос Дзётаро, но, вслушавшись в темноту, он ничего не уловил. Мусаси не очень беспокоился о мальчике. Дзётаро мог постоять за себя и сейчас, вероятно, был далеко отсюда. Факелы не пылали, поиски Мусаси, похоже, отложили до утра.
Желание встретить и победить Сэкисюсая вновь охватило Мусаси с неистовой силой. Всепоглощающая страсть порождалась жаждой славы и признания.
Мусаси слышал от хозяина постоялого двора, что Сэкисюсай уединился не в замке, а за его пределами. Мусаси пересек несколько рощ и низин, и ему казалось, что он уже покинул территорию замка, но, натыкаясь на стену, ров или рисовый амбар, убеждался в своем заблуждении. Мусаси блуждал всю ночь, гонимый неистовой страстью. Найти бы заветный домик в горах, ворваться в него и бросить вызов хозяину. Время шло, а он не приближался к цели. Теперь Мусаси был бы рад и привидению в образе Сэкисюсая.
На рассвете Мусаси обнаружил, что стоит перед задними воротами замка. За ними разверзалась пропасть, а гора Касаги уходила высоко в небо. Отчаявшись, Мусаси повернул на юг. Неожиданно на пологом склоне юго-восточной стороны замка он увидел подстриженную лужайку и кущу ухоженных деревьев. Путь к приюту старца предстал глазам Мусаси. Вскоре догадка Мусаси подтвердилась – он увидел крытые соломой ворота в стиле, который любил великий мастер чайной церемонии Сэн-но Рикю. За воротами зеленела бамбуковая роща, окутанная утренним туманом.
Сквозь щель в воротах Мусаси увидел петляющую по роще и поднимающуюся в гору тропинку. Она была проложена по канонам обустройства дзэнских горных обителей. Мусаси чуть было не перемахнул через забор, но вовремя удержал себя. Нечто в облике этого уголка остановило его. Вероятно, любовь, с какой была ухожена земля, или осыпавшиеся белые лепестки? Во всем отражалась утонченная натура человека, обретшего здесь уединение. Возбуждение Мусаси спало. Он вдруг подумал, как выглядит со стороны – бродяга с всклокоченными волосами, в драном кимоно.
«Не стоит спешить», – сказал себе Мусаси и вдруг почувствовал неимоверную усталость. Нужно собраться с силами перед тем, как предстать старому Ягю.
«Кто-то обязательно откроет ворота, – рассуждал Мусаси. – Время у меня есть. Если он откажется принять меня как странствующего ученика, придумаем другой способ».
Мусаси сел под навесом ворот и, привалившись к столбу, мгновенно заснул.
Звезды угасали, утренний ветерок пробегал по маргариткам. Холодная капля росы упала за ворот Мусаси и разбудила его. Было совсем светло. Сон, свежий ветер и пение соловьев прояснили голову Мусаси. Он был бодрым, словно заново родился. Он потер глаза и взглянул вверх – красный диск солнца поднимался над, горами. Мусаси вскочил. Тепло солнца пробудило в нем энергию, спрессованная в мышцах сила рвалась наружу. Потянувшись, Мусаси сказал: «Сегодня мой день!»
Почувствовав голод, он вдруг подумал о Дзётаро, который тоже наверняка хочет есть. Он обошелся с мальчиком слишком сурово прошлой ночью, но это был рассчитанный шаг, средство воспитания. Мусаси уговорил себя тем, что Дзётаро нигде не пропадет.
Мусаси вслушивался в плеск ручья, который сбегал по склону горы, нырял под забор, огибал бамбуковую рощу и выныривал с другой стороны ограды, чтобы продолжить путь по нижней части территории замка. Мусаси умылся и напился воды вместо завтрака. Вода была очень вкусной и чистой. Мусаси предположил, что именно она повлияла на выбор места для дома Сэкисюсая. Мусаси, не разбираясь в тонкостях чайной церемонии, не мог осознать, что о такой кристально прозрачной воде мечтает каждый мастер чайной церемонии.
Намочив в ручье полотенце, Мусаси тщательно протер шею и почистил ногти. Кинжалом подровнял волосы. Он хотел выглядеть поприличнее, поскольку Сэкисюсай был не только создателем стиля Ягю, но и одним из знаменитейших людей страны. Мусаси – безвестный воин – отличался от Сэкисюсая, как звездочка от луны.
Прибрав волосы и поправив ворот кимоно, Мусаси почувствовал себя готовым к встрече. Мысли были четкими. Он намеревался постучать в ворота, как обычный посетитель.
Дом стоял на некотором удалении от ворот на склоне, так что простой стук в створки вряд ли услышат. Мусаси огляделся вокруг в поисках предмета, которым можно постучать погромче. Взгляд его наткнулся на две дощечки, прикрепленные по обе стороны ворот. Они были покрыты прекрасно вырезанными иероглифами, поверх которых лежала шпаклевка из голубоватой глины, похожей на бронзовую патину Правая дощечка гласила:
Не гневайтесь, писцы,
На любовь мою к уединенью.
Слева было написано:
Здесь не увидишь воина с мечом.
Лишь молодые соловьи на лугах.
Под «писцами» подразумевались чиновники из замка, но смысл стихов был глубже. Старый хозяин закрыл ворота не только для странствующих учеников, но и для всех мирских дел, с их суетой и тщеславием. Он отринул мирские желания, и свои и чужие.
«Я молод, слишком молод! – подумал Мусаси. – Мне недоступен этот человек».
Желание постучать в ворота исчезло. Сама мысль о вторжении в мирную обитель показалась варварской. Мусаси стало стыдно за себя. Эти ворота распахнуты лишь цветам и птицам, ветру и луне. Сэкисюсай перестал быть величайшим в стране мастером меча, владельцем замка. Он вернулся к природе, презрев тщеславие мирской жизни. Преступно нарушать его покой. Что за честь и слава победить человека, для которого эти понятия утратили всякий смысл?
«Хорошо, что прочитал стихи, – произнес про себя Мусаси. – Оказался бы в дураках».
Солнце стояло высоко, соловьи замолкли. Со стороны склона раздался звук быстрых шагов. Вспугнутые птички стайкой вспорхнули в небо. Мусаси заглянул в щель ворот, чтобы посмотреть на идущего. Это была Оцу.
Значит, он слышал ее флейту! Подождать ее? Скрыться?
«Я хочу с ней поговорить, – подумал Мусаси. – Должен поговорить!»
Он совершенно растерялся, сердце сильно забилось.
Оцу сбегала по тропинке совсем близко от того места, где он стоял. Она остановилась и, обернувшись, негромко вскрикнула от удивления.
